— Пан Азулевич имеет в виду дружбу, связывающую уже не первое поколение Шеметов с Огинскими, — с места в карьер встрял пан Тадеуш Рыльский, подкручивая вислый ус, — мы, признаться, надеялись, что труды пана Огинского в Петербурге окажутся более плодотворными. Но теперь…
* * *
— Теперь, когда стало совершенно очевидно, что государь более не прислушивается к его голосу, не стоит ли пану Огинскому обратить свой взор ближе к Отечеству? — закончил мысль Азулевич.
— Где ж можно быть ближе к нуждам Отечества, как не в столице? — Войцех попытался сделать вид, что не понимает собеседника.
— Разумеется, господин граф, — с готовностью согласился Азулевич, — но мы здесь более озабочены местной ситуацией. Надежды пана Огинского на воссоздание Великого Княжества Литовского не оправдались. Признаюсь, это горько разочаровало народ…
— О каком народе пан говорит? — вспыхнул Шемет. — О поляках или о литвинах? Или, паче чаяния, о жмудских крестьянах, населяющих эти земли?
— Мы говорим о шляхетских вольностях, пан Войцех, — снова вмешался Рыльский, — и о свободе.
— Свобода… — Войцех вздохнул, — я ее, панове, искал, да не нашел. Но твердо знаю одно — Бонапарт, растоптавший свободу своей родины, не принесет ее никому. Так что оставим этот разговор.
— Как господину графу будет угодно, — поклонился Азулевич, — но у меня есть к пану просьба частного порядка.
— Постараюсь быть полезным, — учтиво ответил Войцех, — в чем же ваша просьба, пан Азулевич?
— Не имея чести лично быть знакомым с паном Огинским, я, тем не менее, хотел бы ему написать, чтобы донести до него настроения тельшинской шляхты. Я был бы премного благодарен, если бы пан соблаговолил передать мое письмо пану Огинскому с личной почтой, сопроводив его дружеской рекомендацией.
— Это решительно невозможно! — горячо заявил Войцех, вскакивая с места. — Я не могу взять на себя ответственность за чужую переписку. Я прекрасно понимаю опасения пана, и тоже считаю перлюстрацию личной почты отвратительной. Но помочь в этом деле… Это граничит с нарушением присяги, пан Азулевич. Надеюсь, пан не считает меня на это способным?
Войцех, никогда не приносивший присяги, тут шел по тонкому льду. Разумеется, собеседники об этом знать не могли, а те выводы, которые они могли сделать из его слов, целиком и полностью оставались на их усмотрение. Тем не менее, он чувствовал себя неловко, так близко ко лжи он подошел на этот раз.
— Ну, что же, господин корнет, — Азулевич перешел на русский, — разговор окончен. Не смею вас больше задерживать.
— Еще бы вы посмели, — пробормотал себе под нос Войцех, направляясь к двери.