— Мундир носить стыдно, господа, — вздохнул Глебов, — хорошо твоим испанцам, Шемет, их в Петербург отсылают. Государь велел испанский корпус сформировать и отправить на родину. Там Веллингтон французишек в хвост и в гриву чешет.
— Эх! — в сердцах воскликнул Сенин. — Нам бы тоже в Испанию, к Веллингтону. Честь от грязи отмывать.
— Здесь отмоем, — мрачно заключил Войцех, — в крови. В своей и в неприятельской. Чует мое сердце, недолго осталось.
* * *
Шемет как в воду глядел. Третьего октября малая война прекратилась. Гродненский полк, в преддверии планируемого Витгенштейном решительного наступления на Полоцк, был разделен. Эскадрон Шемета, поступивший в авангард генерал-майора Балка, должен был идти к Полоцку через Юрьевичи. Спешные сборы в поход требовали неустанного внимания Войцеха, и только в ночь на пятое, накануне выступления, он сумел выкроить несколько часов для поездки в Жолки. Увольнительную у командира эскадрона даже просить не стал, в полной уверенности, что получит отказ.
— Под суд попадешь, ежели обнаружат, — вздохнул Сенин, — не рисковал бы ты, Войцех. Не время на свидания ездить.
— Если не поеду, — мрачно ответил Шемет, — буду последний подлец. Я должен, Миша.
— Вот как… — протянул Сенин, — вот как… Ну, тогда держись, брат. Будет больно.
— Знаю, — кивнул Войцех, — уже больно. Но ехать надо.
* * *
Линуся встретила его в прелестном кружевном неглиже, с волосами, небрежно стянутыми на затылке шелковой лентой — только потяни, и поток смоляных кудрей рассыплется по белоснежным плечам. Из кухни доносился восхитительный запах бигуса, уже третий день кочевавшего из погреба в печь. На Войцеха повеяло домашним теплом, уютом и лаской.
— Спасибо, Линуся, — Войцех сдернул ленту с волос, запуская в них пальцы, перебирая шелковистые завитки, — ты…
Голос подвел его, сорвался. Слова встали в горле комом.
— Ты не вернешься, — тихо сказала Каролина, — ты не вернешься…
В груди стало пусто и холодно, и в эту сосущую пустоту тонким ручейком потекла щемящая боль, заполняя ее до краев.
— Нет, — ответил Войцех, — не вернусь. Завтра в поход.
Она еле слышно всхлипнула, но сдержала слезы, прижимаясь к его груди.
— Говори, — горячо прошептал Войцех, — говори, Линуся, не молчи. Говори, пока еще можно, пока еще время есть.
Слова, горячие и жаркие, словно прорвали плотину, шепотом, слезами, поцелуями.
— Ангел мой, свет души моей, любимый, желанный, единственный…
— Линуся, моя Линуся. Красавица ненаглядная, сердечко мое, любовь моя горькая.
До утра он шептал ей слова, в которые пылкая юность облекает свою страсть и желание, и ласкал, заставляя забыть о грядущей разлуке, и баюкал в объятиях, и снова говорил, говорил, говорил.