— Бей, не жалей! — раздался чуть не из-под копыт знакомый голос, мелькнул красный верх казацкой папахи. Шемет, узнав своего врага, с удвоенной яростью ринулся в бой.
Истоптанный снег заалел кровью, свирепые крики дерущихся утонули в бешеном ржании коней, зазвенели сабли. Казак отступил к ельнику, трясущейся рукой заряжая огромный старинный пистолет. Между ним и Войцехом очутились двое французов, безуспешно пытавшихся ссадить Шемета с коня, издалека тыча в него остриями пик. Войцех послал Йорика вперед, опрокинув одного из противников, быстрым ударом сабли перерубил древко пики, тут же, почти без замаха, ткнул второго в лицо острием. Пуля ударила Шемета в бедро, подпруга лопнула, и он покатился по окровавленному снегу, не выпуская из рук золотого эфеса сабли.
Войцех успел вскочить на ноги, прежде чем казак, уже с шашкой в руке, подскочил к нему.
— Уходи! — хлопнул Йорика по крупу. — Прочь! Прочь отсюда!
Конь рванулся вперед по тропе, уворачиваясь от хватающихся за узду рук.
Все еще оставшиеся в седлах семеро гусар кружили в неразберихе боя. Наконец, они сумели сомкнуть ряд и дружно двинулись на противника, тесня его к лесу. С тропы донеслись выстрелы, и французы бросились наутек, побросав мешающие при беспорядочном бегстве пики. Шемет кинулся к врагу, но раненая нога подвела его, и он рухнул на колено, безуспешно пытаясь отбить обрушившийся на плечо удар казацкой шашки.
— На этот раз я тебя точно убил, твое благородие, — ухмыльнулся казак, вонзая клинок в живот истекающему кровью Войцеху.
Он снова занес шашку, но, завидев мчащегося к нему гусара, повернулся и во всю прыть помчался в лесную чащу.
Голоса звучали глухо, словно кто-то накрыл голову Войцеха тяжелой подушкой.
— Помер поручик-то, — горестно произнес Вулич, один из тех, с кем Шемет ходил на приступ в Полоцке, — жалко. Справный офицер был.
— Надо бы забрать его, — заметил другой гусар.
— В Нарочь скакать надо, — ответил Вулич, — донесение передать. А эти ведь и воротиться могут. И с тропы непойми-кто из ружья палил. Бог даст, потом подберем.
Войцех попытался шевельнуться, но даже тихий стон не вырвался из пересохшего горла. В глазах стояла чернота, темнее самой ночи.
— Бесславный конец, — горько подумал он, проваливаясь в эту черноту.
«Ослеп», — пронеслась первая страшная мысль.
Чернота окружила его, непроглядная, как вечность.
Войцех попытался повернуться, и боль накатила, горячая и вязкая во вспоротом животе, острая и пульсирующая в рассеченном до кости плече. Дернула простреленное бедро, отдаваясь искрами раздробленной кости. Заныла в застывших от ледяного холода пальцах. Горячим песком забила горло невыносимая жажда.