Глубокой ночью 4 августа закованных в ручные и ножные кандалы арестантов поодиночке вывели из камер Петропавловской крепости. Дюжие жандармы подхватывали арестантов под руки, втаскивали на баржу и запирали в отдельном помещении. По прибытии в Шлиссельбург каждого арестанта, опять поодиночке, в сопровождении целой толпы жандармов выводили с баржи и доставляли в крепость. Введя в камеру, с заключенного снимали наручники и, раздев догола, производили самый тщательный обыск. Затем вся толпа жандармов отправлялась за новым заключенным.
Перевод в Шлиссельбург был для Мышкина тяжелым ударом. Он и раньше мало верил в отправку в Сибирь, теперь же он должен был совсем отказаться от надежды на побег и свободу. Он был обречен на пребывание в «живой могиле» – камере № 30 Шлиссельбургской тюрьмы. Заключенные были лишены права свидания с товарищами, табака, права переписки. Такой режим угрожал в самом скором будущем гибелью для всех заключенных.
Не в силах вынести порядки в Шлиссельбургской тюрьме, один из заключенных – Минаков – решил протестовать в одиночку и во время осмотра дал пощечину тюремному доктору. Минаков был немедленно предан военному суду, приговорившему его к смертной казни. Когда Минакова повели на расстрел, он крикнул: «Прощайте, товарищи! Меня ведут убивать!»>84 Ему никто не ответил: изолированные и разобщенные заключенные не знали, что значит этот возглас Минакова.
Мышкина очень мучило, что на последнее обращение Минакова никто не ответил. Себя он обвинял больше всех: ему казалось преступлением растеряться и не найти ответа. Вечером в тюремном коридоре разнесся голос Мышкина, который, пренебрегая карами тюремного начальства, прокричал в дверную форточку: «Товарищи! Да будет всем нам стыдно, что мы не ответили на последнее прости Минакову. Себе я этого никогда не прощу...»>85
Мышкин хорошо сознавал, что борьба в одиночку успешной быть не может. Об этом он перестукивался со своими товарищами, пытаясь организовать коллективный протест. Однако возможность его осуществить в первые годы существования Шлиссельбургской тюрьмы не было. Тюремщикам удалось разобщить заключенных, изолировать их друг от друга. И только в этих условиях Мышкин решил протестовать в одиночку. Но совершенно неправы те, кто расценивал протест Мышкина как «борьбу за право умереть». Его протест объективно был направлен на то, чтобы ценой собственной гибели заставить царские власти пойти на уступки и создать в Шлиссельбурге режим более приемлемый для существования. Своей смертью Мышкин решил «изгладить зло, происшедшее для всех политических из-за его побега». Он надеялся, что известия о расправе с ним проникнут «на волю» и будут содействовать «гуманному разрешению тюремного вопроса»