Люди раздевались без рыданий и криков, а потом собирались семьями, обнимались и прощались в ожидании команды другого эсэсовца — тоже с хлыстом, — стоявшего на краю ямы. Я пробыл там около пятнадцати минут и за все это время не слышал ни единой жалобы или мольбы о пощаде.
Недалеко от меня стояла большая семья. Мужу и жене было около пятидесяти, а детям — год, восемь и десять лет; еще у них были две взрослые дочери — одной лет двадцать, а другой, наверное, двадцать четыре. Пожилая женщина с седыми волосами держала на руках годовалого ребенка, пела и смешила его. Ребенок повизгивал от удовольствия. Муж с женой смотрели на них со слезами на глазах. Отец держал за руку десятилетнего ребенка. Мальчик старался справиться со слезами. Отец показывал на небо, гладил сына по голове и как будто что-то ему объяснял.
В этот момент эсэсовец, стоявший возле ямы, что-то крикнул своему напарнику. Тот отсчитал около двадцати человек и приказал им зайти за насыпь. Семья, о которой я только что рассказал, тоже оказалась в этой группе. Я до сих пор помню, как, поравнявшись со мной, стройная темноволосая девушка указала на себя пальцем и сказала: "двадцать три"».