«Что бы это значило? — думал Михалап, сидя в своём любимом и уютном пыльном углу на чердаке. — Ларка дома, а Евдокия не является. Не заболела ль она? Да и хоть бы совсем окочурилась, не заплакал бы. Шельма она ещё та — держи с ей ухо востро. А денежка уж тю-тю — у него в сундучке, не получит она её обратно. Да и Ларка целее будет, если злокозненная Явдоха сгинула. Привык я к ей, что ли? — Озадаченно почесал он макушку. — Вот не верю я, что Дуньке всего-то капля Ларкиной крови нужна. Чего ж она тогда её за яремную вену норовила куснуть? Я ж всё видал. Тут бы ей и конец пришёл. А я ж её упреждал — хату Акимову смертоубивством не погань. Н е дозволю! Потому, могёт быть, и рублевик взял. Чтоб рядом обретаться. Хотя — шо б я сделал, як б ж она девку уходила? Рази што стащить её дуриком. Так и мне ж тогда от Дуньки достанется. — Снова почесал он макушку. — С ей же, поди, справься. Чисто аспид, а не Явдоха. Эхе-хе! И чегой-то я с ей, дурень старый, связался? — Вздохнул он. — Так ведь она ж — хитрая баба. Знала, что супротив царского золотого рублевика я не сдюжу. Теперь бы вот рад на попятную, та не можно уже. По рукам вдарили! И рублевик жалко отдавать. Он так ладненько в мой сундучок лёг — вроде б там всегда и был!»
Но вскоре Михалапу надоело заниматься самоедством, сидя на чердаке. И он и решил:
«Надо б навестить эту самую Ларку. Глянуть — чегой-то она так осмелела? Домой заявилась. Да и шугануть её маненько, пока Явдохи нет. Чтоб уж вовсе отсель сбежала в свою общагу и боле в Акимову хату не возверталась. Глядишь — и овцы б целы, и деньга при мне. Не моя ж вина, что пигалица убёгла? Пущай и дале там живёт. Целей будет. — И тут Михалап, вдруг спохватившись, хлопнул себя по лбу. Звук был ещё тот — как деревом об дерево стуканули. — Чего ж я сразу-то не скумекал? Я ж сам взять могу эту Ларкину каплю и Явдохе её предъявлю. Мол — вот она, бери силу, и дела кончены. Чтоб она уж боле к ней не совалась и в вену не вгрызалась. Так я и рублевик отработаю, и её в Акимову хату безобразить боле не пущу.
Где там мои струменты?» — решительно поднялся Михалап.
Он пошарил в темноте за балкой и достал оттуда старенький заплатанный мешок — его ещё бабка Апраксия сшила, а дырки на нём он самолично латал. Эти — как Михалап их называл — «струменты» он завсегда с пользой применял. Если, к примеру, хозяин жилья был ловок, степенен и хозяйственен и домовому был по нраву, то он всё в его дому аккуратно ремонтировал в свободное время — которого у него завались. Например — если где-то поломка или доска от гвоздя отстала. Тут он её и подладит. Хорошему человеку и помочь не в падлу — как говорили лагерные зэки. А если шелупонь какая — как эти московиты, к примеру — то не грех им и навредить слегка. Тут тоже струменты пригождаются. Проводку, там, сверлом спортить, потолок топориком обрушить, или крышу зубилом прохудить. В общем — очень полезный был у него мешочек. В ём — и топорик ладный есть, и долото старинное, и ножницы ещё дедовы, и ещё много чего всякого нужного в хозяйстве. Есть и вострое шильце, которым Михалап сегодня собрался уколоть эту самую Ларку-свиристёлку. Куда-нить в лопатку или, там, в ягодицу, когда она спиной во сне повернётся. Или уж куда получится. Та и не поймёт вовсе — чо да почему? Подумает — комар её куснул аль блоха цапанула. Капельку крови эту он тут же в чарочку стеклянную капнет, что у него ещё от Акима осталася.