Батько Фома много ещё чему Прасковью научил.
Глаза отводить, бою без рук, приёмам всяким, и в точки нужные человеку ударять. И даже заговорам научил. Оказывается, что всех можно заговорить, даже змею. Но с человеком сложнее — он опаснее, но и с этим она справилась. А ещё — лечить уначил: кровь заговором останавливать, вывихи вправлять, раны перевязывать и лихоманку травами пользовать. Ничего во всём этом сложного не было. Главное — усердие и упорство. Когда батько бывал на побывке, то рассказывал Прасковье да показывал всякие приёмы и уменья. А вернувшись, проверял науку. Она всегда справлялась. И ещё он её языку чеченскому обучил, традиции разъяснил, про веру их бусурманскую, тоже Бога почитающую рассказал. Сказал — врага надо уважать и обычаи знать.
Прошло пару лет.
И Пронька стал лучшим пластуном на всю станицу. Донесение, метнувшись, доставить — в полдня, там где трое суток требуется — пластунёнок Прошка. Языка добыть в аулах аль подслушать о готовящемся набеге — Пронька. От погони иль засады отбиться — легко. Всё легко удавалось молодому пластуну Прошке. А то, ка он с десятком противников один справился, когда на кордон напали — с помощью бесконтактного боя, который Прасковья освоила в совершенстве — стало притчей во языцех. Вернулись на кордон, а там — худенький парнишка без единой царапины и — повязанные черкесы с шашками и пищалями. Ни один не успел выстрелить. За то станичный атаман Андрей медаль Прошке от войскового атамана выхлопотал да шашку именную.
И всё бы ладно. И далее казачью службу Пронька нёс бы на славу. Да его женская сущность вдруг проявила себя слишком явно. Уж очень красивой и фигуристой девкой однажды стала Прасковья. И прятать это больше не было никакой возможности.
Эта новость, как разрыв бомбы в заводи, разнеслась по станице. Баба пластун? Такого ещё не бывало. Это ж унижение высокого звания казака!
Атаман срочно собрал станичный сход. Чтобы осудить Фому и его дочь, совершивших столь невиданный обман обчества за нарушение святых казачьих традиций.
Бабе место у печи — с горшками, да у люльки с младенцем! А казаку — с оружием в руках их защищать. Спокон веку так было.
Отнять у охальников именное оружие! Отправить их бахчу от ворон сторожить!
Но всё пошло совсем не так, как хотелось атаману Андрею.
Когда народ собрался, пластун Фома — во всех регалиях и парадной форме — вышел на центр станичной площади, где разбиралось это дело, и сурово заявил:
— Шо вы тут разшумелися? Пидняли гогот, як гуси на гумне! Пластун-баба вас не устраивает? А вам шо надо? Мужика, шо любое дело завалит? Так вон он, мой Прошка! Берить ёго! — указал он на своего сына — толстого, румяного и усатого парубка, всем известного лентяя и охальника. — Он у трёх соснах заблукает, ложку мимо рта пронесэ, конь и тот его не слухае. А дашь ёму ружьё, так вин соби ногу прострелит — и ворога не надо. Какой с него пластун? Смех один! А Прасковью я взял в ученики, потому шо у ней змалку способности к пластунскому делу. У меня чутьё на это! Та вы и сами в цом убидилися — лучше неё ныне пластуна у нас у станыце нет! — Казаки отозвались ропотом на эти обидные речи. — Шо? Чи не так? — Шо? А разве медаль не вы ей дали? Не атаман войсковой? И не за то, что она красивые усы носит, а шо ворогов одна скрутила! И все мужики были, мало того — злые черкесы. Кого ныне на самые трудные задания отправляют? На разведку? Взяты языка? Знова Прошку. Идить вы тогда заместо неё к ворогу — кто тут особо горло дерёт! А што она в юбке родылась… так нехай и дале штаны носит. Обчеству от цого тики польза. Як шо, так вона и в юбку скоренько перерядится тай ляльку из полешка в руки визьмэ. И на тот берег Кубани пидэт. Никто и не догадается, шо баба с сюрпризом. А вона не пидведёт — хучь воевать, хучь в разведку, хочь джигитовку вжарить. Сами про цэ знаете. Так шо решайте хлопцы! — стряхивая с рукава соломинку, равнодушно проговорил казак Фома. — Казнить её или миловать? А ни, так и мэнэ из пластунов в шею гоните — за то, шо я вас так подвёл. И шо таку погану дочку вам воспитал. Я арбузы люблю, а дыни — ще бильше…