Алена открыла глаза. От неожиданности атаман прикусил язык, сморщился от боли.
— Митенька... — Она попыталась улыбнуться, но вышло неуклюже. — А ты мне приснился. Будто говоришь что-то, а мне больно делается... А не только больно, еще и сладко. Вот как оса в меду. Страшно ей в липком тонуть, а все равно сладка смерть. Так и я, Митенька. Ты же меня не отпустишь теперь? Да и куда... К Богу только.
— Не отпущу, Алена Акинфиевна, — глухо ответил Хабаров. — Да и некуда.
Он встал и вышел из казенки.
6
Деревню жгли весело, в охотку, будто соскучились по этому нехитрому, волнующему душу делу. Носились, как черти в аду, меж загоревшихся длинных изб и амбаров, поставленных на древесные ноги — у которого две ноги, у которого одна или даже целых четыре. Дырявили рыбьи пузыри, натянутые на окна еще не занявшихся огнем домов, закидывали внутрь подожженный мох на сучьях. Озверело орали — друг на дружку, на прячущихся где-то в лесу каянских мужиков и баб, на небо, развесившее лилово-розовые холсты ночной северной зори.
Полдня перед тем старательно грабили деревню. Вычищали все, что не смогла уволочь с собой в лес каянская чудь, загодя узнавшая о дюжине с лишком русских карбасов, шедших вниз по реке. По-местному она звалась Ии, а по-русски — Колокол. И набатным звоном гудело в головах ватажников краткое атаманово слово: «Грабь, охотники». А затем другое, когда в финских избах и амбарах на курьих ногах не осталось ничего, что влекло бы взор: «Жги, разбойнички».
До этой деревни, чьего названия никто так и не узнал, встретили по реке два финских селения. Тамошние каянцы в лес сбежать не успели. Объявили им — Кореляк толмачил, — что берут дань на московского государя. Ватажники обходили дома, тащили кожи, меховые шкуры, справную одежу, шубы и кожухи, выкатывали бочки рыбы, брали сушеную в связках, мясную солонину, прихватывали медную столовую утварь, ножи, рогатины, охотничьи луки и стрелы, топоры, другую полезную в хозяйстве вещь, сдергивали с баб и девок янтарные украшения, а иной раз жемчуг и даже серебро, с мужиков снимали понравившиеся пояса и сапоги, из кузни выгребали металл. Отволакивали за волосы женок, пытавшихся с воем защищать свое добро, метили клинками мужиков, хватавшихся за оружие, но не сильно, если те сразу смирели. Животину почти не трогали — только чтоб сразу зажарить и съесть. Завалив всем этим карбасы, которых было больше, чем надо на полторы сотни человек, и переночевав на берегу со сторожей, плыли дальше.
В третьей деревне все пошло не так. Она встретила угрюмой тишиной. Ни людей, ни скотины, только голодное курьё разгуливает и недовольно квохчет. Чутье не подвело атамана. Он чувствовал здесь опасность и не торопился распускать ватажников по пустым дворам.