— Елена, уйди! — рявкнул Хабаров.
— Не уйду! Коли мое имя в свое беззаконие вмешиваете... Опомнись, Митрий Данилович, да топор-то убери от греха!
И впрямь у Хабарова в руке появился топорик-чекан. Взял в крикливой сумятице у кого-то из ватажников.
Алена стояла в двух шагах от Астафия Кудинова и бесстрашно молила атамана взором о пощаде.
Он не выдержал, отвернулся. Встал к ним обоим спиной.
— Ну, так только за полюбовников заступаются...
Хмылкий голос Скрябы был негромок, но Хабаров его услышал. С ревом подраненного медведя он развернулся, занося топор для броска. В последний миг, внезапно поняв, что Кудинова закрыла собой Алена, он попытался удержать топорище. Но оно уже вылетело из руки. Атаман взревел сильнее — а потом у него перехватило дыхание. Он задохнулся, оборвав страшный вопль, и в два прыжка, как рысь, достиг ее.
Упал коленями в землю, простер над ней руки, боясь прикоснуться — или не понимая, как и что делать. Она даже лишила его прощального взора, упрямо глядя не на него, а в небо. Узкий клинок топора рассек девичий лоб, ушел глубоко внутрь.
Вдруг схватившись обеими руками за древко, Хабаров с новым ревом выдернул лезвие, рывком подбросил себя на ноги и махнул топором перед собой. Не успевший осознать все случившееся Астафий Кудинов судорожно вздел ладони, чтобы зажать рассеченное горло.
Вокруг стало что-то происходить. Был звон металла, глухие удары, о человечью плоть и о землю, крики и хрипы, ядреная брань и злоба.
— Бей их! Режь, ребяты, не жалей!
Хабаров как будто узнал голос Скрябы, но ему было все равно, чем заняты его ватажники. Он видел только ее — и струящуюся из раны кровь. Снова рухнул рядом на колени. Кровь заливала лицо, а он хотел видеть его, бесконечно смотреть и запоминать каждую черту. Ладонями стал размазывать, убирая густое красное с бровей, носа, щек. Хуже всего было, что кровь затекала на глаза. Стирая ее, он закрыл ей веки и уже не смог открыть их наново, как ни старался.
Ватажники по приказу Скрябы избивали корельских служильцев, оставшихся без своего десятника. Наседали скопом, вдвоем и втроем на одного. Орудовали клевцами, кистенями, саблями. Добивали упавших. Заодно прирезали обоих каянцев.
Бойню остановил Угрюм. Выдернув толстую длинную жердину из забора, с диким воплем разогнал окаянников. Бил по спинам, головам, ногам и зубам, не разбирая, кто где. Дал уйти живыми четверым кудиновским служильцам, рванувшим к лесу.
— Ничо, — сплевывая кровь, щерился Скряба, — далеко пустые не уйдут. Каянцы отловят и съедят. А то медведи сожрут.
— Атаман, — тяжело дыша и дико вращая глазами, звал Угрюм, стоя над ватажным головой. — Атаман...