Он лежал на спине в узком месте, похожем на горную расселину или гробницу в скале. Плечи были сдавлены, руки сведены на груди. Было горячо, и пот заливал глаза. Как будто под ним и вокруг была огромная, жарко натопленная печь. Он был в печной каморе, лежал на поду и варился, как горшок со щами.
Вдруг печь начала распадаться. Сквозь трещины вырывался огонь из очага. Лизал руки, ноги, лицо. Он закричал, но слышал собственный крик словно со стороны — тягостный, гнетущий, почти звериный вой.
— Ра-а-а-авк!
Извиваясь и толкаясь локтями о стенки, стал ногами вперед выбираться из горящей печи-гробницы. Но рухнувший свод похоронил усилия и погрузил во тьму...
Его все же успели вытащить. Он очутился на скалистом мысу, испещренном черной крапью, мхами и птичьим пометом. Где-то внизу шумело море, он не видел его. Хотел встать, отыскать место, с которого было бы видно. Не смог. Ноги были непослушные, как у тряпичной куклы. Перебило кости рухнувшим сводом, подумал он, сознав ужас положения. Один, на безлюдных и пустынных скалах, беспомощный.
Нет, не один. Испытав облегчение, он увидел шедшего к нему человека. Но когда тот приблизился, понял, что это вовсе не спасение его.
— Как тебе живется, Митрофан?
Пришелец не торопясь уселся напротив, на валуне. Он был в длинной белой рубахе, враспояску, с расхлестанным воротом. А над воротом поперек шеи чернел спекшийся рубец.
— Откуда ты знаешь мое имя, Астафий? — страшась его, вымолвил Хабаров.
— Там, — Кудинов возвел очи кверху, — всё про тебя знают.
— Почему — там? Разве ты попал туда?
— Я еще никуда не попал. Там решают, где мне быть.
— Ты пришел мстить. — Отчего он сделал такой вывод, Митрофан не знал. Но знал, что иначе не могло и быть.
— Я просил их отпустить меня ненадолго, чтобы посмотреть на тебя. Теперь я вижу, что правда есть.
— Что ты видишь? — с горькой жесточью спросил Хабаров. — Калеку, который не может встать? Это — твоя правда?
— Вижу, как ты горишь, Митрофан. Палящий ветер — твоя доля из чаши, — сказал Астафий не своими, а откуда-то взятыми словами. — Дождем прольет Он на нечестивых и любящих насилие горящие угли, огонь и серу...
Только теперь Хабаров заметил, что вокруг него на голом камне пляшут язычки пламени. Оно, как кошка, ластилось к ногам, к тулову. Он попытался отползти прочь, упираясь в скалу руками, но огонь тянулся за ним.
— Огонь не снаружи, — качнул головой Астафий Кудинов. — Он внутри. Посмотри на свои ноги.
Хабаров торопливо стянул сапоги, размотал чулки и задрал портницы. Обе ноги были черные, как горелые головешки.