Серову нужно было, во-первых, поймать сходство. Но это почти всегда достигалось быстро, «аппаратик», о котором Серов говорил Бакшееву, как правило, работал исправно. Во-вторых, нужно было постичь характер человека. Вот это было труднее, и здесь-то нужны были тридцать сеансов, а иногда и больше. Большим количеством сеансов Серов добивался того, что заставлял человека привыкнуть к необычной для него роли модели, перестать следить за собой, позировать, обнажить свою сущность, свой характер. И даже если необходимая естественность проскальзывала только изредка, даже один раз на короткое время, художнику было достаточно, чтобы создать правдивый образ.
Для этого он мог пойти и на хитрость. Говорят, что когда Леонардо писал портрет Джоконды, он, желая посмотреть, как ведет себя эта спокойная женщина в состоянии испуга, подослал кого-то во время сеанса сказать, что у нее дома несчастье.
Серов столь жестоких экспериментов, правда, не производил – время не то, – но он, такой замкнутый, даже суровый, мог вдруг преобразиться, стать любезным и галантным, вести легкую светскую беседу или же совершенно серьезную, заставить человека погорячиться, выдать свое больное место, обнажить слабую струнку. И обычно ему это удавалось.
Одновременно следовало решить третью задачу: привести форму в соответствие с содержанием, найти то единственное сочетание приемов, которое необходимо в данном случае. Сюда относится и поза, в которой следовало изобразить человека (она нередко претерпевала изменения в процессе работы), и антураж, и свет, и характер живописи, и выбор красочного материала, и холста или бумаги, даже выбор грунтовки, создание определенной поверхности портрета. Каждая деталь должна была быть выбрана сознательно, десятки раз взвешена, выверена, обдумана. И тоже в процессе работы все это могло меняться, пока не было найдено единственное «то», что выполняло задачу, поставленную себе художником.
И наконец, четвертое – ошибка. «Иногда нужно ошибиться». Это выражение Серова стало афоризмом.
Но и «ошибка» давалась ему нелегко. Аппаратик, которым он улавливал сходство, был хорош, но был и плох.
«У меня проклятое зрение, – жаловался Серов, – я вижу каждую морщинку, каждую пору…»
И он искал ошибки, как находки. «Сколько ни переписываешь, – сокрушался он, – все выходит фотография, просто из сил выбьешься, пока вдруг как-то само не уладится; что-то надо подчеркнуть, что-то выбросить, не договорить, а где-то и ошибиться, без ошибки такая пакость, что глядеть тошно».
«Это хорошо знали все великие мастера, умевшие вовремя, как бы ненароком, ошибиться…»