Какое это было счастье, что в Совет выбрали Александру Павловну! Серов с радостью встречает сообщение об этом и замечает в письме Остроухову: «Она наша ведь».
Но Цветков не сдавался. В ответ на каждое приобретение в думу летели его доклады и особые мнения.
Остроухова он ненавидел люто. Со своим недалеким умишком он не мог, конечно, разглядеть того, что первую скрипку здесь играл Серов, а не Остроухов, хотя для всех причастных искусству людей это было секретом полишинеля. «Пополнение ее (то есть Третьяковской галереи), – пишет Грабарь, – шло планомерно и удачно, особенно благодаря вдумчивому и настойчивому Серову, благотворно влиявшему на взбалмошного Остроухова. Серову не раз удавалось удерживать последнего от опрометчивых покупок и, с другой стороны, настаивать на покупке вещей, галерее необходимых. Через Серова на жизнь Третьяковской галереи оказывал свое влияние и „Мир искусства“: „Дама в голубом“ Сомова, картины Врубеля и многое другое едва ли попали бы тогда в галерею без нажима Серова и „Мира искусства“. Но временами Остроухов все же упрямился, наотрез отказываясь идти на поводу Серова, и тогда попадали в галерею вещи сомнительного качества и не попадали в нее нужные».
Впрочем, такие бунты случались редко.
«Он выбрал себя в помощники Серова, – писал об Остроухове А. Эфрос, – и умел его слушаться». Какая замечательная фраза! Она точно определяет роль Серова в Совете галереи. Он здесь, как и в «Мире искусства», не самая яркая, но самая значительная фигура.
Как и всюду, сдержанный, немногословный, Серов на заседаниях Совета не горячился. Большей частью даже вообще не говорил. Сидел хмурый, словно бы рассерженный. Закусив папиросу, рисовал на положенном перед ним листе бумаги. После заседания рисунки сминал и бросал в корзину, только изредка забывал на столе. (Три таких рисунка сохранил сотрудник галереи Мудрогель.) После заседания отмечал в протоколе: «согласен» – «не согласен» и уходил.
И вместе с тем вникал в самые прозаические мелочи: как ремонтируют здание, как и чем и сколько раз покрывают стены и потолок. Неизменно руководил экспозицией. Молча ходил по залам, смотрел, что-то обдумывал, примерял в уме. Потом – тоже молча – указывал на картину и на место, куда ее повесить. Иногда, когда экспозиция была сложной, рисовал эскиз. И всегда получалось удачно.
И эта молчаливость, таившая в себе, казалось, какую-то скрытую силу, подавляла «величественного» (как называл его Серов) Ивана Евмениевича.
Остроухов же был горяч, не терпел возражений, до изнеможения готов был спорить, так что нередко заседания Совета превращались в поединок между ним и Цветковым, и Цветков ненавидел Илью Семеновича. Он даже кличку ему дал совершенно в своем стиле – Илья Непутевый. Он исподволь вел подкоп и едва не добился своего.