В Дельфы приехали в грозу. Из окна гостиницы, прилепившейся к горе, при каждой вспышке молнии где-то внизу, в долине, были видны белые мраморные храмы и разбросанные между ними домики. В воздухе, потревоженные грозой, реяли орлы, воскрешая миф о Ганимеде. Было прекрасно и жутко.
После Дельф Серов с Бакстом побывали в Олимпии, пустынной, заросшей высокой травой. Город был совсем мертв. Даже местные жители ушли из него на это время. В конце мая змеи, которыми полна Олимпия, линяют, и оставаться там опасно. Кроме того, жара, лихорадка… Но они остались в городе, где, помимо них, было лишь три-четыре человека гостиничной прислуги да смотритель музея. И они исправно, каждый день ходили в музей, ходили по пустынной дороге, мимо заросших густой травой руин, мимо белевших змеиных шкурок, сухих и легких, мимо сонных черепах, остановившихся и заснувших на том месте, где их застигла жара…
В музее они рисовали остатки фронтона Зевсова храма, а на обратном пути в гостиницу Серов вздыхал, что нельзя сейчас, уподобясь древним, накинуть прохладный хитон и сбросить штаны…
После Олимпии побывали еще на острове Корфу. Здесь Серов сделал последние рисунки: голову быка (пусть все-таки будет греческий «оригинал»), гористые берега и, наконец, как бы прощальный привет, вид на остров, а когда он уже совсем скрылся из глаз – очертания облаков.
Вскоре Серов и Бакст распрощались. Бакст поехал в Париж, а Серов в Ино, где жила семья, – отдыхать от жары и переваривать впечатления.
Серов остался доволен путешествием. Оно было приятной интермедией в его напряженной и многотрудной жизни. Никаких обязанностей, никаких заказчиков, никаких российских держиморд. Ездишь себе, переезжаешь из города в город, с острова на остров, бродишь по Акрополю, по музеям, занимаешься любимым рисованием.
Кроме того, это было единственное в жизни Серова настоящее путешествие. Действительно, не считать же путешествием поездку в Мюнхен с матушкой или в Голландию с Кёппингом. Да и поездка в Венецию была не путешествием, а, если можно так сказать, фрагментом путешествия. Ну а о последующих поездках в Мюнхен на выставку Сецессиона или в Париж опять же на выставку и говорить нечего. Хотя это были, несомненно, приятные, интересные поездки; он чем дальше, тем больше полюбил вырываться на время из России, от опостылевшей казенщины. Но и любил возвращаться: «Хочется в Москву, на Воздвиженку, на противный Арбат…»
Вот и сейчас, вернувшись из Греции, Серов с удовольствием жил с семьей в Ино, порисовывал Андреева и думал о Навзикае и Европе. И с восторгом, на какой друзья не представляли его способным, рассказывал о Греции, вспоминал головы кор, бронзового дельфийского «Возничего» и особенно Акрополь.