Сейчас он выглядит довольным и спокойным. Надолго ли?
Вот новый приступ, и Серов опять угрюм и подавлен. Он пытается улыбнуться, но улыбка, как обычно в таких случаях, не получается. И он опять хмурится, надолго задумывается. Пожимает плечами, отвечая каким-то своим мыслям.
Странные изменения произошли в его характере. Он, такой молчаливый, стал первым заговаривать. Говорит мягко. Ласково смотрит на людей. Старается кого-то остановить движением руки, прикоснуться к кому-то. Этот жест так несвойствен его характеру. Что это он? Ищет опору в ком-то или с кем-то прощается?.. Или он хочет выплеснуть всю нежность, всю любовь к людям, которые он запирал в себе, не выпускал наружу, и только не знает, как это сделать, не привык к внешним проявлениям чувств?..
Кто-то в его присутствии роняет фразу:
– Я не жилец на этом свете.
И Серов сжимается весь, горбится, взгляд потухает. Значит, есть такой же страдалец, и совсем рядом.
А иногда он вдруг начинает говорить со злобой о людях, об интриганстве, о богачах, которые не хотят понять, поддержать молодежь, о непрочности дружбы.
И неожиданно хриплым голосом, с дрожью выкрикивает:
– Один… самый близкий мой друг… знаете кто? Недавно хотел… перегрызть мне горло!..
Это уж что-то совсем необычное.
Кто из друзей хотел «перегрызть ему горло»?
Лучший друг… Кто его лучший друг? Остроухов? Бенуа? Коровин? Репин? Матэ?
У него нет лучшего друга. У него много друзей, и каждый из них рад быть лучшим. И конечно, никто никогда не собирался перегрызть ему горло.
Но и это проходит.
Он вспоминает, что сегодня воскресенье, у Станиславского репетиция «Гамлета».
На нескольких репетициях он уже был. Этот театр стал ему совершенно необходим, а то, что делает Станиславский, поразительно интересно. «Гамлет» решается очень необычно, очень современно – в ширмах. Прежних декораций нет. Приехал специально из Англии Гордон Крэг, самый крупный режиссер-шекспиролог. Они со Станиславским работают вместе; очень, очень интересно работают, умно работают.
Серов неизменный советчик по художественной части. Он просматривает костюмы, грим, обдумывает общую цветовую тональность каждой сцены. Он рад, что может помочь этим людям.
Зря Коровин стал морщиться, когда упоминают о Художественном театре, брюзжит: «Машинное творчество». Надо будет затащить его на генеральную репетицию «Гамлета» – когда она будет, недели через две? Пусть посмотрит, какое это «машинное творчество». Нет, это настоящее творчество. Умом человека, его сердцем, его талантом и чувством меры выверяется каждый шаг, каждый поворот, каждый тон, каждая тень от ширмы, каждый блик.