Но Серов… Что это такое? Почему такая бездна скорби, столько неподдельного горя всего художественного мира? Его оплакивали и как художника, и как человека. Что влекло людей к этому суровому, хмурому, подчас резкому человеку?
Что влекло их к его искусству, такому, казалось бы, рассудочному и холодному? Почему именно к нему тянулось столько сердец – от старого учителя Чистякова до студента Академии или училища?
Не потому ли, что оболочку суровости мудрая природа дала человеку и художнику Валентину Серову, чтобы охранить его слишком нежное, слишком человеколюбивое сердце, которое все же не выдержало, надорвалось? Не потому ли одинаково скорбят такие разные люди, как Горький и Философов, Репин и Бенуа, Остроухов и Матэ, Шаляпин и Мамонтов, Коровин и Брюсов, художники-демократы и художники-эстеты?..
Дело не в хвалебных статьях, где Серова ставили рядом с Тицианом, Хальсом, Рубенсом, Тинторетто, Веласкесом и даже с Рембрандтом, – ведь эти статьи принадлежали перу Бенуа, Репина, Брюсова. И конечно же, дело не в потоке некрологов, на которые обычно не скупятся газеты (даже «Новое время» поместило приличествующий случаю некролог). «Что другое, а хоронят у нас в России преотлично, и любят», – сказал незадолго до смерти Серов.
Дело не во всей этой газетной и журнальной трескотне, а в той истинной скорби, которая охватила всех, кто знал Серова.
Коровин, легкомысленнейший Костя Коровин, отказался от своего юбилея (в том году ему исполнилось пятьдесят лет). Он был подавлен случившимся. Он говорил: «Со смертью Антоши от меня навсегда ушла надежда, что я не одинок, что у меня есть душевная опора». Он долго после этого ничего не мог писать, кисть выпадала из рук, и глаза заплывали слезами. «Горькая моя судьба, – говорил он сокрушенно, – похоронить Левитана, Врубеля, а теперь Серова».
Лучше всего настроение тех дней передано, кажется, в статье Рериха.
«Бывают смерти, в которые не веришь. Петербург не поверил смерти Серова. Целый день звонили. Целый день спрашивали. Целый день требовали опровержений. Не хотели признать ужасного, непоправимого…
Как об умершем просто нельзя говорить о В. А. Поймите, ведь до чего бесконечно нужен он нашему искусству. Если еще не понимаете, то скоро поймете».
Поняли, конечно, все поняли.
Когда сейчас читаешь переписку художников или писателей того времени, воспоминания людей, в какой-то хотя бы мере связанных с искусством, то каждый раз чувствуешь, какой острой болью отозвалась в сердцах смерть Серова. Замечания об этом разбросаны во множестве книг; их встречаешь там, где никак не ожидал.