У парикмахерской Даффи открывает дверцу со словами, вон он, и Таз притормаживает. Я вылезаю и припускаю за Даффи, птушта не хочу ничего упустить, и раз уж я катаюсь с этим чуваком, я его прикрою. За мной бежит Кейн.
Бразилец идет по другой стороне Уиллесденского большака и видит погоню. Даффи стягивает посреди улицы футболку и перебегает дорогу, крича, истая жиза, истая жиза. Бразилец оглядывается в поисках оружия, подбирает из водостока пустую бутылку и, когда Даффи к нему подбегает, одним махом разбивает ее о бордюр и полосует Даффи. Даффи в последний момент уворачивается, и брателла рассекает ему спину и бросается прочь.
Я подбегаю к Даффи, стягиваю толстовку и прикладываю к рваной ране на его спине. Кровь так и хлещет, и я покрепче прижимаю толстовку к спине, держа братана.
Даффи такой, я в порядке, в порядке. Кейн бежит по улице, пытаясь догнать чувака. Я бегу за ним, и мы замечаем кирпичи, выпавшие из старой стены, и подбираем их, но бразилец успевает скрыться за углом. Подкатывает Таз в коне, и мы с Кейном заскакиваем назад. Даффи обвязывает спину моей толстовкой и садится спереди.
Где ты был, Таз? – говорит Кейн, а Таз уставился перед собой, наморщив лоб, как когда я сказал ему, что ствол ржавый, и говорит, я был на месте, в коне, я был на месте.
Закрой варежку, что ты был на месте, говорит Кейн. Тебя нигде не было. Вот, Снупз был на месте, с чуваком, а ты нихрена не сделал.
Даффи поворачивается ко мне, стучит в кулак и говорит, уважуха, ганста.
Как иначе, брат, говорю я.
Езжай, блядь, мимо сквера, Таз, какого хуя ты творишь? – говорит Кейн.
Таз закусывает губу, и тачка съезжает с Уиллесденского большака на боковую.
Кейн сует свой кирпич под сиденье Даффи, я свой – под Таза. И Кейн расстегивает спортивную сумку. Там машинка на пульте управления в коробке и три липовых «Ролекса» в футлярах с серебряной эмблемой «Ролекс» сверху.
Ё-моё, тут даже ничего серьезного, говорит Кейн, скривившись, словно от вони, и застегивает сумку.
Мы проезжаем мимо обшарпанных кирпичных домишек за поломанным штакетником, с чумазыми окнами и белыми занавесками, словно найденными на помойке. Мы проезжаем через туннель, ведущий к Гриффинскому тупику и скверу, и вдруг Таз бьет по тормозам, птушта перед нами выскакивает телега с синей мигалкой. И тут же сзади подкатывает мясной фургон, блокируя нас, и из фургона вылазят шесть окороков с дубинками, крича, СИДЕТЬ-БЛЯДЬ-В-МАШИНЕ НЕ-ВЫХОДИТЬ РУКИ-НА-ОКНА РУКИ-БЛЯДЬ-НА-ОКНА.
Они окружают коня, и, когда мы кладем руки на окна, они открывают дверцы. Нас по одному вытаскивают. Меня пихают к низкому кирпичному заборчику, лицом в кусты, в глазах мельтешат зеленые точки и пыль, руки мне резко заламывают и надевают браслеты. Слева стоит Таз, тоже лицом в кусты, тоже в браслетах. Фед говорит мне, ноги раздвинул, и я расставляю ступни пошире, а он мне, ноги, блядь, раздвинул, и пинает под левую булку, заставляя до предела отставить ногу. Я с трудом стою, и тут сердце мое падает в змеиную яму, птушта я чую, как шарик с коксом выскочил из жопы и скатился по левой штанине. Ебать-копать, меня загребут, меня загребут, и клянусь, я почувствовал, что куст пахнет бензином, все эти зеленые листочки, царапавшие мне лицо. Словно я вдруг понял, какое все кругом уродское и грязное – даже небо показалось изгвазданным, а солнце точно нарыв, – и мне просто захотелось испариться. Меня начинают обхлопывать, прощупывают вдоль швов джинсов, хватают за яйца, ощупывают грудь и бока – блин, он не нащупал, не нащупал, только не щупай внизу штанов. Я замечаю еще одну телегу рядом с фургоном, с двумя федами, а на заднем сиденье вижу бразильского брателлу. Он указывает на меня и Таза, говорит что-то одному из федов, и фед говорит, те двое не участвовали в ограблении, указывая на меня и Таза. Бразилец указывает на Даффи и Кейна и говорит что-то еще.