Свирель Марсиаса (Шутеричи) - страница 19

Отец с матерью всё видели из окна и всласть посмеялись надо мной.

Мать взяла меня на руки, говоря:

— Стыдно стало нашему сыночку!

Отец решил меня подразнить:

— Откуда ему знать, что такое ряженый! Вот мне так не стыдно. Я мог бы выйти с митрой на голове и пойти куда угодно.

Я сразу поднялся на ноги, вытер слезы и спросил его:

— Пари, что не выйдешь?

— Давай, — ответил мне отец.

— На две кроны?

— На две кроны.

Я быстро опустился на пол и собрал монеты, которых оказалось больше, чем на две кроны. Деньги взяла мама, которая разбила пари.

Когда я умылся и переоделся, мы все трое пошли смотреть ряженых, собравшихся около церкви святого Георгия.

Отец надел митру на голову, и ему совсем не было стыдно; он шел посредине дороги, держа меня за руку. Мама шла с нами вместе и смеялась.

Когда мы прошли часть пути, мне стало как-то не по себе; все люди улыбались, глядя на нас. Я сказал отцу:

— Сними митру, папа, а то неудобно…

— А как же пари? — спросил он.

— Ты выиграл, ладно! — вынужден был я согласиться.

Мать прошептала мне на ухо:

— А деньги-то я ему не отдам.

И мы оба засмеялись.

Отец снял митру, сложил ее и сунул под мышку. В лавке, находящейся около дороги, он купил бумажную феску, длинный красный нос и маленькую маску, покрытую позолотой. Феску надел отец, нос — мама; маску надел я. И все трое, взявшись за руки, пошли смотреть на ряженых.

Итак, только мы втроем не были ряжеными в тот год в Корче.

Вечером какие-то ребята запустили огромного змея, по величине больше колокола в церкви Святого Георгия. Изнутри он освещался свечами. Змей упал на вершине горы Мборье и там сгорел.

Какое это было зрелище!

В ту ночь, как и всегда, мама продела нитку через яйцо, и мы играли в «ам». Я и на этот раз укусил яйцо первым и съел его.

Наша семья жила тогда при въезде в город. Спускаясь переулками, мы с отцом приблизились к церкви Шен Дьердя. Там, против церкви, посреди дороги остановился молодой мужчина, одетый в черную бурку, спускавшуюся ему до самых ног. На голове его возвышался белый тюляф[1]. Низенький, он казался совсем круглым под буркой. Тем резче выделялись сухощавые и тонкие черты его лица.

Мой отец не обращал на него внимания, а больше смотрел себе под ноги, боясь поскользнуться на булыжной мостовой. Зато мне сразу бросился в глаза этот одетый не так, как другие, незнакомый юноша, который, остановившись посреди дороги, с улыбкой смотрел на нас. Взгляд его серых глаз был пронзителен и светел.