Мать пожала плечами, и в широко открытых глазах ее росло выражение страха. Она дрожала, как тростинка. Мы, дети, прижимались к ней и дрожали вместе с нею.
— Кому же это быть, как не Андони? — сказал отец.
Андони, брат моего отца, тоже учитель по профессии, давно умер. Мне тогда не было еще двух лет.
Не знаю, почему отцу пришел на ум именно его брат, а не отец с матерью или одна из многочисленных сестер, которые тоже умерли.
Хотя он не был очень религиозным и в церковь ходил только для виду, ему не удалось еще целиком освободиться от суеверий. В трудных случаях он всегда с надеждой вспоминал бога.
Когда я подрос, перестал верить в бога и беседовал с отцом на всякие религиозные темы, он, помнится, мне никогда не противоречил, не возражал, но и не советовал верить. Но, как бы то ни было, он говорил:
«Эх, сынок! Если по-научному рассудить, оно, конечно, верить не следует. Наука объяснила уже столько явлений и объяснит их все, до всего дойдет своя очередь. Но… — На несколько мгновений это «но» застревало у него во рту. — Но… но как тебе сказать… Нет ли все-таки такой силы, такого духа, который сотворил эту прекрасную землю и руководит ее делами? Разве можно решительно утверждать, что его нет? Даже если ум говорит «нет», то сердце… Не знаю, как тебе сказать…»
Я досадовал на отца, слушая такие речи, иногда даже сердился на него:
«Ну хорошо, хорошо! Поди в церковь, зажги большую лампаду — авось тебе бог поможет!»
Он мягко улыбался и опускал голову, словно желая оправдать меня. И говорил, смущаясь:
«Конечно, людям не следует верить старым сказкам. Но…»
«Но?» — спрашивал я, еще больше сердясь.
«Оставим эти разговоры», — говорил он, вставал и уходил с видом побежденного.
Но в глубине души он верил. Это стало ясно в ту дождливую, ветреную майскую ночь.
Ветер свистел не утихая; отец помогал матери убирать со стола и говорил:
— И кто б это мог быть, кроме Андони, как ты думаешь, жена?
Мать и мы, дети, удивленно смотрели на него. Почему стучал дядя, а не кто-нибудь другой? Мы ничего не понимали. Но раз отец так говорит, значит, так оно и есть. И мы тоже постепенно утвердились в этой мысли.
— Идите спать, — еще раз приказал отец и вышел в сени с люлькой и малышом в руках.
Мы с сестренкой жались к матери, которая не переставала дрожать. Все с ужасом смотрели на потолок, как будто оттуда могла к нам спуститься сама смерть. Дверь в спальню, на той стороне сеней, казалось, находилась на краю земли.
Едва мы ступили в сени, как прямо над нашими головами снова раздался стук — правда, чуть-чуть послабее, но более продолжительный, чем раньше. Мы с криком упали ниц. Но отец не тронулся с места. Крепко прижимая к груди люльку с ребенком, он крикнул: