На проводах недалеко от нас неподвижно сидело несколько птичек. Кошка уж совсем была готова выпрыгнуть из ящика, но в этот момент я увидел, что они попа́дали на землю, словно у них отсохли крылья. Лаши метнулась было вперед, чтобы соскочить на дорогу, но и на сей раз не нашла в себе смелости. До чего же труслива оказалась наша кошка! Честное слово, я раньше о ней был лучшего мнения.
У меня сжалось сердце, когда я увидел, как эти птички сорвались с проводов, хотя сначала был поражен и не мог понять, что случилось. Мне стало больно, словно они упали не на землю, а на мое маленькое сердечко и там умерли. Глаза мои наполнились слезами, и я крикнул:
— Ласточкам больно, мама!
Хюса, хозяин каравана, подбежал и поднял свалившихся птичек, печально вздохнув:
— Бедняжки!
Ласточки, что были послабее или слишком устали от большого перелета — ведь они долго летели до Албании из Венгрии, Германии и даже из еще более отдаленных мест Европы, — не могли лететь дальше.
Караван остановился — не знаю, почему: может быть, потому, что лошадям самим стало жалко несчастных птиц, а может, потому, что их остановил Хюса. Он протянул мне птичек на ладони. Это были три ласточки, черные, с белыми брюшками, с красными и пепельными крапинками. Крылышки их шуршали, как бумага, а кончики хвостов кололись, как ножницы.
Ласточки были еще теплые; я положил их себе на колени и стал ласкать. А когда почувствовал, что в мягкой грудке одной из них трепещет сердечко, то затрепетал еще сильнее, чем оно.
— Они живы! — воскликнул я радостно. — Они живы, мама!
Мне показалось, что от моих слов караван тронулся и пошел своей дорогой и снова весело зазвенели на лошадях колокольчики.
Ласточки, оглушенные ударом тока и разбившиеся при падении, понемногу начинали приходить в себя. В ответ на каждое их движение я издавал радостный возглас. Хюса шел рядом, заглядывал ко мне в ящик и тоже радовался. И все радовались, когда я сообщал, что делают ласточки. Лаши уже не пугалась толчков, она высунула голову из ящика и смотрела на меня так, будто просила своими глазами и мяуканьем:
«Мяу! Мяу! Дай мне тоже одну ласточку, я поиграю с ней! Друзья мы или не друзья? Я тоже хочу поиграть с ласточкой!»
Но я понимал: кошка станет играть с ласточками так же, как играет с мышами, которые попадаются ей в когти.
— Нет, кисонька! Ты обманываешь меня! Теперь, когда ласточки выздоравливают, ты хочешь их задушить! Не дам я тебе ласточек! Ты сделаешь им больно! Знаю я тебя, плутовка!
Но кошка, понимавшая меня, не прекращала своих просьб и благодушного мяуканья: