Расскажу вам про Коконеша. Он работал служителем в монастыре. Одни говорили, что он пришел сюда уже монахом, но Коконеш не облекался в черную рясу, как остальные монахи. Он носил обыкновенные штаны, а на голове, огромной, как две головы, — феску. Другие говорили — и это, по-моему, вернее, — что он был когда-то нервнобольным. Нервнобольных посылали в Шен Иони и держали их связанными в подвале, кормили одним хлебом, поили уксусом и били. Случалось, говорят, что в результате такого обращения некоторые излечивались. Так, по-видимому, вылечился и Коконеш, раз он вышел из подвала.
Коконеш был среднего роста, широкий в плечах и немного кривоногий. У него были огромные глаза, которые становились безумными, когда он сердился. Я никогда не видел его спокойным. Он или кричал, или смеялся. Кричал он резко, безобразно, а смеялся так, как смеется человек, который не совсем в себе. Зато драться никогда не дрался.
Коконеш сторожил самое драгоценное сокровище в Шен Иони — сливы. Но так как он целый день кричал или смеялся и имел хорошую привычку не драться, то ему редко удавалось нагнать страху на ребят.
Меня Коконеш не поймал ни разу, хотя и знал, что я один из самых отчаянных охотников за сливами. Он умел охранять деревья и выслеживать ребят, но я тоже не уступал ему в хитрости.
Коконеш каждый день купался в маленькой речке, около мельницы, в конце луга, под высокими инжировыми деревьями. Точно в это время я подкрадывался к инжирам. Там росло несколько деревьев с белыми, таявшими во рту плодами и один — два «арапа» — черных инжира. Даже в Крабе, считавшемся царством инжиров, нет им равных.
Обычно я приходил на речку раньше Коконеша. Сперва эта глубокая речушка, где прыгали большие лягушки, зеленые и безобразные, и где, по рассказам, попадались даже змеи, пугала меня. Но, увидев, что Коконеш ежедневно купается там, набрался храбрости и я. Об этом никто не знал. Узнай мой отец, он, без сомнения, побил бы меня, хотя в тот год мне уже следовало поступать в лицей. После купания я растягивался где-нибудь в тени, скрытый высокой луговой травой, и прислушивался, не идет ли Коконеш.
Он спускался из оливковой рощи или поднимался с полей над рекой, а иногда пересекал луг поперек, похожий на огромного быка, измученного жарой. Но, откуда бы он ни появлялся, шуму производил достаточно. То пел какой-нибудь церковный тропарь, пел как нельзя хуже, то кричал кому-нибудь, кого видел вдалеке, или кричал просто так, на всякий случай, чтобы испугать малышей, если они вертятся около груш. Прохладная вода во время купания доставляла ему такое удовольствие, что он заливался громким смехом, как ребенок. Даже голос его становился тоньше.