Это было самым удобным моментом для налета на инжиры. Я в несколько прыжков обшаривал ветку за веткой, пихал за пазуху инжир и исчезал.
Издалека все еще доносилось «ха-ха-ха» — Коконеш плескался в воде. Вскоре мы обобрали весь инжир — на нижних и средних ветках не осталось ни одной ягоды. Полакомиться мог только тот, у кого хватило бы смелости залезть на самую вершину. Редкие ягоды, оставшиеся там, уже переспели. Они свешивались с ветвей все ниже и ниже, но не падали. Не стоило бросать в них камнями — они все равно бы не упали. А шуму бы мы наделали. И мы пожирали глазами эти переспевшие ягоды там, на верхушке инжира. Они блестели на солнце, как капли росы, из них выступал уже сахар.
Однажды, подкараулив Коконеша и услыхав его смех в речке, я подкрался к одному из инжиров, который рос на самом краю луга. Его окружали густые заросли колючего кустарника, мешавшие влезть на дерево.
Мы, дети, назвали это дерево «инжир Коконеша», потому что только Коконеш отваживался собирать с него урожай. Уже много раз меня так и тянуло заняться инжиром Коконеша, но, поскольку на других деревьях еще оставались ягоды, не стоило подвергать себя опасности. Теперь, когда другие деревья были обобраны, дошла очередь и до него. Перезревшие ягоды, которые еще остались на вершине, притягивали меня, как магнит.
Делать нечего… Оцарапавшись и изрядно порвав одежду о кусты, я вцепился в инжир. Ветки его тянулись так высоко кверху, что, глядя снизу, становилось страшно — куда уж там лезть на такую высоту! Но, призвав всю свою смелость, я стал подниматься.
Вот наконец и вершина, где прятались ягоды. В это мгновение черная змея, показавшаяся мне толще самой ветви, скользнула вниз. Я замер. Змея подняла голову, открыла пасть и угрожающе высунула свой уродливый язык. Руки мои разжались, выпустили ветви, и я всей тяжестью упал на колючий кустарник.
Я не заплакал и не закричал. Я совсем растерялся. Вонзившиеся в меня колючки жгли мое тело и не давали прийти в себя. Я опомнился только тогда, когда услышал рядом громкий смех. Это смеялся Коконеш.
Он смеялся и кричал:
— Попался, бродяга! Попался!
Я не боялся Коконеша, но мне стало так стыдно, что, забыв про колючки, я попытался соскочить с кустов на песок. Но что делать — это оказалось невозможным: кусты не отпускали меня.
А Коконеш все смеялся, то хвалясь, что он поймал меня, то подзывая Иона, другого монастырского служку, который подрезал кусты на нижних полях.
С трудом извлекли они меня из колючек, подрубив кустарник кривым садовым ножом. Коконеш схватил меня на руки и потащил, как я от него ни отбивался. Я боялся, что он отнесет меня к отцу. Но он отнес меня к большому инжиру, около которого купался сам.