Уже у самой двери она вдруг снова обернулась:
– И, ваше превосходительство, позвольте последнее замечание: я не любитель орденов и почетных грамот и как скромный человек предпочитаю нескромные банковские чеки.
После того как за настырной закрылась дверь, Хозяин восхищенно пробормотал: «Каков шельмец!» – и, растеряв всю свою солидность, бросился к блестящим раковинам в углу, которые иногда прикладывал к уху, чтобы разговаривать.
Граф Персиков-Уваровский в защитном колпачке на усах, его жена, урожденная княжна Абрикосова, в чепце и папильотках, их дети – две опухшие ото сна девочки восьми и десяти лет, гувернантка Эмилия Карловна, в халате, но с лорнетом, дворецкий Герасим Зосимович, в ливрее поверх ночной рубашки, и горничная Дуся столпились вокруг белого фарфорового унитаза, прислушиваясь к бульканью воды.
– Вроде бы нет, – несмело сказал граф.
– Тш! – шикнула на него графиня так, что многочисленные папильотки в ее волосах интенсивно затряслись.
– Кажется, что-то булькает, – пискнула гувернантка.
– Ой! – прикрыла рукой рот горничная.
– Булькает! Булькает! – радостно подхватили девочки и запрыгали.
– Герасим, проверь, – капризно приказал хозяин унитаза и всего дома.
Дворецкий нервно пожевал пухлые губы, сделал вид, что закатывает правый рукав, но быстро передумал.
– Вот что, ваше сиятельство, я, кажется, знаю, о ком идет речь в газете, давайте лучше пошлем лакея за специалистом.
Тремя днями ранее
I
Ранним утром Модест Дионисович Хлыщев, вполне уже солидный мужчина сорока одного года от роду, одетый в легкомысленный, но остромодный костюм в клетку с увядшей фиалкой в петлице, висел на ограде дома 21-б в Пекарском переулке, вцепившись в железные прутья витой решетки. В таком преглупом положении он провел уже минут десять и даже был обруган дворником, грозившимся позвать городового, но позиций не сдавал, лишь лицо его, слегка помятое после ночных гуляний, все больше принимало выражение, которое скорее подошло бы несчастному орангутангу в клетке.
Господин этот был небезызвестен в Князьгороде. Семейство Хлыщевых издревле занималось торговлей вином, сырами, орехами и сухофруктами. Дед Модеста Дионисовича даже в шутку назвал своего наследника в честь бога виноделия, чтобы вырос из него легкий в общении человек, достойный продолжатель династии. Но, видно, судьба этого славного рода не сильна была в греческой мифологии. Оттого-то Дионис Лукич вышел субъектом на редкость угрюмым и хватким, что бульдог, сам же сына своего и наследника назвал Модестом, дабы вырос скромным и почитающим родителей. Снедали солидного купца странные опасения: вдруг во втором поколении легкомысленное отчество возьмет да и испортит мальчику характер.