В комнате заплакал ребенок, ее рев разнесся по туннелю. Я помчалась обратно, чтобы помочь. Мама ходила по комнате, покачиваясь, пытаясь успокоить мою сестру, у которой после еды начались колики. Я забрала ее у мамы и крепко прижала к себе. Даже сквозь вонь канализации ощущался сладковатый детский аромат. Мои руки наполнились тяжестью ее тела. Она смотрела на меня снизу вверх и выглядела притихшей. Она могла бы быть моим собственным ребенком; я ведь была достаточно взрослой. Я прижала ее к себе и стала тихо приговаривать. Я рассказывала ей о нашей прежней жизни и о том, что мы будем делать после войны. Я бы отвезла ее в те места, где мы бывали с папой, и вдохнула свет в город, как он это сделал для меня. Она слушала и казалось, понимала смысл моих слов.
Нежно обхватив малышку за голову, как показывала мне мама, я переложила ее на другое плечо. И как только я это сделала, ее одеяльце для новорожденных выскользнуло и упало.
– Нет! – воскликнула я, когда оно приземлилось в лужу воды у двери комнаты. Я быстро потянулась за ним, но было слишком поздно. Грязная коричневая вода намочила ткань. Угол одеяла был весь в коричневых пятнах. Мама взяла одеяло и попыталась отжать его, но оно было испачкано навсегда. Я ждала, что мама отругает меня, но она промолчала. Вместо этого она, смирившись, взглянула на одеяло. А затем зарыдала, громко всхлипывая, так что вся боль от утраты папы, от рождения и всего остального выплеснулась сразу. Я чувствовала себя ужасно виноватой, что испачкала одеяло – ни о чем за свою жизнь я так больше не сожалела.
Но времени беспокоиться об одеяле не было. Малышка открыла рот, будто пыталась мне что-то сказать. Затем она издала душераздирающий вопль, и ее крик разнесся по канализации, отражаясь от стен.
– Ну же, дай мне, – гневно произнесла мама, забирая у меня сестру. Вдруг я почувствовала, что сделала что-то не так и ребенок плачет из-за меня. – Ш-ш-ш, – настойчиво зашикала мама. На другом конце комнаты пан Розенберг наблюдал за нами с хмурым выражением лица. Я вспомнила его мрачный настрой в ночь, когда родилась сестра. Орущий ребенок, особенно в такие периоды, как сейчас, когда нам больше всего следовало молчать, увеличивал вероятность, что нас обнаружат, и ставил под угрозу наши жизни.
Желая помочь, я протянула руку, чтобы погладить малышку по головке, чтобы успокоить ее. Обычно ей нравились мои прикосновения. Однако на этот раз ее лицо побагровело, и она начала верещать.
– Не надо, – рявкнула мама, выдергивая у меня ребенка. Уязвленная ее упреком, я отступила назад. Тем не менее я могла объяснить себе, что она не сердится на меня, а просто устала, расстроена и напугана. Мама присела на край кровати, все еще стараясь унять малышку. Моя сестра беззаботно плакала, не думая о нуждах других, только о собственной.