Мы добрались до пристройки. Сол не потянулся за книгой, а уставился вдаль.
– Расскажи мне, – начала я, – о твоем брате.
Он изумленно посмотрел на меня.
– Зачем?
– Я думаю, разговор помогает. С тех пор как умер мой отец, мне часто хотелось поделиться воспоминаниями о нем. Но мать никогда о нем не говорит. Если бы заговорила, думаю, стало бы лучше. – Я не смогла поделиться ни с кем этой частью себя после папиной смерти. Но сейчас для Сола я бы сделала это.
Сначала Сол не говорил ничего, и я гадала – он не хочет или не может говорить о брате. Возможно, было слишком рано.
– Из нас двоих он меньше всего подходил на роль раввина, – выдавил он наконец. – Он всегда находил неприятности. Однажды в детстве он вбил в голову, что мы должны отбелить все камни хлоркой. Во всем доме. Наша мама была вне себя от ярости. – Он скупо улыбнулся. – Знаешь, он мог бы оставить все и уйти с нами. Но он остался в деревне, чтобы помочь тем, кто уехать не мог, предлагая религиозное утешение женщинам и детям. И теперь его не стало. – На глазах проступили слезы, которые он сдерживал, утешая бабушку и отца. Я протянула руку и обняла его в надежде, что он примет объятия без возражений. На мгновение Сол напрягся, будто собираясь отстраниться, однако этого не сделал. Я притянула его ближе, словно пытаясь оградить от горя и боли, пронизывающих его, или хотя бы разделить бремя его утраты, чтобы он не нес его в одиночку. Конечно, я не могла оплакать его брата. Все, что я могла сделать – просто быть рядом.
Сол говорил и говорил сквозь слезы, рассказывая истории о своем брате, будто вкладывая воспоминания о нем между страницами, чтобы потом сохранить как сухоцветы. Я спокойно слушала его, задавая несколько вопросов, когда он останавливался, и сжимала его руку в самые грустные моменты. Обычно, когда луна опускалась слишком низко, чтобы осветить альков, мы прекращали читать и возвращались в комнату.
– Нам пора обратно, – спустя какое-то время сказала я.
Он кивнул. Если наши родные проснутся и заметят наше отсутствие, они будут беспокоиться. Никто из нас не пошевелился, не желая покидать это тихое место, где мы могли побыть вдали от остальных.
– А еще однажды мой брат упал в ручей, – продолжил Сол очередной рассказ. Он говорил, его голос охрип и болезненно звучал, пока он изливал в темноте свои воспоминания. Наконец, когда больше нечего было сказать, он наклонил свою голову к моей, мы закрыли глаза и уснули.
Элла
Воскресным утром, спустя две недели после первого разговора с Сэди, я отправилась на встречу с ней. Оказавшись на улице, я с благодарностью вдохнула свежий воздух. Был уже почти май, теплый ветер доносил аромат цветущих лип, когда я проходила через парк Планты. На улице было много людей – столько я не видела с начала войны, они шли по своим делам, навещали родных или друзей. По-прежнему люди шли торопливо, не поднимая глаз, не здороваясь друг с другом и не останавливаясь перекинуться словом, как раньше. В том, как они ходили, как задирали подбородки, пусть ненадолго, чтобы полюбоваться солнечным светом, что заливал золотом Вавельский замок, было нечто вызывающее. Словно все говорили немцам: