Но вечером он придумал ещё одно испытание. Сначала подержал в воде, сколько хотел, когда набегавшие волны касались подбородка. От страха перед этой враждебной стихией она обнимала его руками и ногами. Он улыбался, приговаривал:
— Обнимай крепче, я же тебя не держу! — И прижимал, прижимал, она чувствовала его всем телом. И гладил её, беззащитную, где хотел, там и гладил.
Вынес на берег и потребовал:
— Натри меня кремом. Ты же меня терпеть не можешь. Покажи, как сильно ты не можешь терпеть. И руки, и ноги. Выше, ещё выше. До плавок, дальше не заставляю! Умница, лягушонок. Я тебя понимаю. Но придётся смириться. Запомни это слово, оно хорошее, честное.
Поднял и отнёс в комнату. Нёс медленно, не сразу положил на кровать. Держал, прижимая к себе. От него хорошо пахнет, — вдруг подумала она. Если он делает, что хочет, в эти сутки, что ей отпустил, что же дальше?
— Я не поведу тебя гулять. Не надо ходить лишнее, лежи, заживай. Пойду, пройдусь. Может, в бар загляну. Ну, что ты испугалась? Я не пью, вообще, это всё из-за тебя. Чем ты меня заводишь, не понимаю. Но это пройдёт.
И ушёл. Странное заявление! Вот зачем он меня унижает — чтобы прошло! Тогда я потерплю.
Лежала, смотрела в потолок. Загремел тук-тук. Он вернулся? Нет, всё тихо. Встала, оделась, выглянула за дверь. Ужин привезли!
Одна тарелка с крышкой, кружка с крышкой. Две лепёшки. Поела с аппетитом. Боль затихала. Но каждый поход в туалет напоминал о главном унижении. Там боль была острой, но через две-три минуты становилась терпимой.
Крови не было, слава Богу. Только бы он не вернулся пьяным, и не повторился этот ад…
Боялась заснуть, чтобы не застал её беспомощной. Всё равно, ему не помешать. Услышала тук-тук, и как он вошёл. Потушила свет, нырнула под простыню.
— Не спишь? Я видел свет, когда подъезжал. Никогда не ври и не притворяйся, этого терпеть не могу. Не бойся, я же обещал, не трону тебя сегодня. Болит ещё?
— Да… Олег.
— Умница. Да я тебя быстро приручу. Ты у меня будешь самым послушным лягушонком на свете. Дай, поглажу тебя немного, чтобы не трогать. Повернись на животик.
И она дала себя гладить, как он хотел. Это было меньшее из зол. Руки у него были сильные, но ласковые. И тело, помимо её воли, впитывало эту ласку.
— Во-о-т, умница. А теперь на спинку. Руки убери. Ну, кому я сказал! Лучше я пойду, пока могу. Спи.
Утром пришёл — мокрый, весёлый:
— Выспалась? Вставай, я подожду. Больно, очень? Или уже не так?
Боль уменьшилась за ночь!
— Не так… Олег.
— Слава Богу. Давай, держись! Так и быть, я ещё сегодня поношу на руках. Я не спрашиваю, нравится ли тебе. Если скажешь, нет — отшлёпаю. Скажешь, да, тоже отшлёпаю, за враньё. Привыкай ко мне, привыкай. Мне хочется только гладить тебя.