Я протягиваю официанту свою кредитную карту и замечаю, что жена венчурного капиталиста наблюдает за нами с другого конца зала. Она едва заметно улыбается и отворачивается.
Мы выходим из зала. За окнами идет снег. Майкл идет за машиной, чтобы мне не понадобилось шлепать по слякоти в дизайнерских туфлях. Я жду в фойе и смотрю за окно на замерзшую улицу. Я чувствую, что кто-то подходит ко мне сзади, оборачиваюсь и вижу жену венчурного капиталиста. Она берет меня за руку и приподнимает мои пальцы повыше, чтобы мы обе видели кольцо.
– Оно не настоящее, – тихо произносит она. – Оно не настоящее, и это не старинная вещица. Очень хорошая подделка, но уж точно не фамильная драгоценность.
Я долго смотрю на кольцо.
«Может быть, он сам не знает?»
– Вы уверены?
Дама сжимает мою руку:
– Милочка, мне ужасно жаль сообщать вам плохую новость. Но это так.
К выходу из ресторана бесшумно подъезжает BMW, и я жду, когда Майкл войдет в фойе и заберет меня, но он остается за рулем. Я стою в холодном фойе и жду, пока у меня в желудке прекратится спазм. Майкл жмет на клаксон. Три коротких гудка пронзают беззвездную ночь.
Жена венчурного капиталиста морщится:
– Надеюсь, вы подписали брачный контракт.
С этими словами она исчезает. Я надеваю на голову шарф и закрываю лицо его краем до самых глаз, чтобы Майкл не заметил выражения моего лица. Я готовлюсь к долгой дороге до Стоунхейвена.
Чувство у меня такое, словно я возвращаюсь в тюрьму.
Теперь Майкл часами говорит в кабинете по телефону, плотно закрывая дверь, так что я, проходя по коридору, слышу только его приглушенный голос. Он пытается разыскать Нину и спасти свои деньги, а для этого ему приходится часами разговаривать с юристами, частными сыщиками и представителями властей в Орегоне.
Когда я не сплю, я ложусь на диван у камина в библиотеке, открыв альбом на пустой странице, где я ничего не в силах нарисовать. Я снова вляпалась. Я не нашла ту любовь, которая смогла бы все исправить. Но на этот раз мрачное бормотание в глубине моего сознания – это не слова о моей никчемности. Это слова о страхе. Еле слышный шепот: «Что ты натворила!»
Безмолвие, слабость, тошнота. После Нового года я не сделала ни одного наброска. Я остро ощущаю собственное тело – тяжелые движения кишечника, сухость глазных яблок под веками. Стоит мне взять карандаш, как я ощущаю кости в кисти руки и то, как они давят на карандаш. Это невыносимо.
И я ничего не делаю. Лежу на диване, кутаясь в теплые одеяла. Руки выше запястья снова начали покрываться зудящими красными пятнами, и я расчесываю их через ткань платья. При этом я совершенно не чувствую боли.