Я с лихорадочной скоростью роюсь в документах, перебираю папку за папкой. Документы, заключения, счета. Розовые, желтые, голубые папки падают на пол. Тонкие, как папиросная бумага, распечатки, результаты анализов, больничные выписки. И всюду доказательства тяжелейшей болезни моей матери. Но я и так знаю, что она была больна. Я была рядом с ней все эти недели после пересадки стволовых клеток. Я находилась рядом с ней, когда тянулись долгие часы химиотерапии. Я снимала светлые волосы с ее щетки для волос и держала ее за руку, пока ядовитые лекарства капали, капали и капали внутрь ее вен. Она была больна, она умирала.
А теперь уже не умирает.
Я сама не понимаю, о чем думаю, пока не натыкаюсь на конверт, лежащий около задней стенки ящика. Это письмо от доктора Готорна, полученное в октябре прошлого года. Посреди цифр и строчек медицинской абракадабры я четко различаю слово РЕМИССИЯ. А за конвертом лежит тонкая папка с томограммами. Именно этой папкой мать помахала передо мной в тот день, когда я забирала ее из клиники. Вот они – знакомые тени в мягких тканях тела моей матери, лепящиеся к позвоночнику, шее, головному мозгу. Но теперь, просматривая томограммы более внимательно, я замечаю, что даты аккуратно подправлены. Год словно бы смазан, и цифра «7» исправлена карандашом на «8».
Она использовала старые томограммы, чтобы убедить меня в том, что она до сих пор больна.
Но зачем?
Я не отрываю глаз от томограмм, когда вдруг слышу, что в замке поворачивается ключ. Я часто моргаю – вспыхивает яркий свет в прихожей. На пороге стоит моя мать – в белых брюках и топе из ткани с батиком! В одной руке у нее соломенная шляпа. При виде меня она столбенеет.
– Нина! – Она роняет шляпу на пол и идет ко мне, раскинув руки для пылкого объятия. – О, детка моя! Как же ты сумела выйти под залог?
Я с горечью замечаю, какой ровной походкой движется моя мать. Она подзагорела, щеки у нее стали чуточку пухлыми. Чалмы на голове нет. Я вижу ее волосы – они светлые и сияющие.
Я делаю шаг назад:
– Где ты была?
Мать останавливается. Поднимает руку и нерешительно прикасается к волосам, словно бы вспомнив о том, что выглядит слишком здоровой. Я прекрасно вижу по ее лицу, что она лихорадочно производит расчеты. Мне не по себе. Голос матери становится тихим и шелестящим, руку она опускает с едва заметными рывками.
– В пустыне, – отвечает она. – Врач сказал, что мне это будет полезно. Сухой воздух.
У меня такое чувство, будто в сердце мне вонзилась игла. Жутко это осознавать. Я – мишень для собственной матери. Я – ее жертва.