А потом мучительная мысль: «Бедные мы».
Значит, может быть, у меня еще оставались чувства к нему?
А что касается остальных Либлингов, к ним у меня нет ничего, кроме ненависти.
Ванесса, Ванесса, Ванесса. Ощущает ли она это, когда я иду к ней? Иду навстречу по мощеной подъездной дороге? Чувствует ли она, что воздух словно бы наэлектризован, что от крошечных разрядов пощипывает кожу? Не предупреждает ли ее чутье, что нечто в моей выверенной, точной походке учителя йоги и широкой улыбке что-то не так? Не борется ли она с безотчетным желанием закрыть окна ставнями, забрать дачную мебель с лужайки, накрепко запереть двери и спрятаться в подполе?
Сомневаюсь. Я – ураган мощностью в пять баллов, летящий в ее сторону, но она не догадывается об этом.
Стоунхейвен. Никогда не думала, что в один прекрасный день стану жить в этой чудовищной глыбе. Когда я была маленькая, этот дом был альбатросом на шее[48] семейства Либлингов: поместье так прочно прилипло к нашей фамилии, чтобы было невозможно представить, что оно когда-нибудь сможет от нас отцепиться. Казалось, Стоунхейвен стоял на западном берегу озера Тахо вечно – древний каменный монолит, отвергавший любые попытки как-то иначе приодеть его. Дом передавался по наследству первенцу мужского пола на протяжении жизни пяти поколений Либлингов, а это означало, что в один прекрасный день поместье достанется моего младшему брату Бенни, а не мне.
«Токсичный патриархат! – скажете вы. – Надо бороться с несправедливостью!» Но если честно, то я никогда не хотела иметь ничего общего с этим местом.
Я возненавидела Стоунхейвен с тех пор, как меня в шестилетнем возрасте впервые привезли сюда на Рождество. Мои дедушка и бабушка, Катрин и Уильям III, распорядились, чтобы вся семья Либлингов собралась на праздники в Стоунхейвене. Так и вышло, что в снежный декабрьский день, ближе к вечеру, колеса наших городских автомобилей прочертили грязные следы вдоль подъездной дороги. Бабушка Катрин (ни в коем случае не Кэт, не Китти, а только Катрин, и обязательно с ударением на долгом «а») пригласила декоратора для устройства семейного сбора, а вкус у этого декоратора явно подкачал. Стоило только переступить порог парадной двери, и праздник буквально набрасывался на тебя. Повсюду висели фестоны, гирлянды, вазы были наполнены пуансеттиями, ронявшими ядовитые лепестки. Елка до потолка, ее лапы, повисшие от тяжести серебристых украшений и золотистой мишуры. Фигуры Санта-Клаусов в викторианском стиле, в натуральную величину, стоявшие в темных углах, с застывшими улыбками, от которых у меня кровь стыла в жилах.