– В Маришес! – вскричала я. – Где за ужином мне придется сидеть рядом с сыном викария, а дни предстоит проводить с родственницей Артура, ученой старой девой, помогая ей прикалывать навозных жуков на зеленое сукно.
Хелен пристально вглядывалась в меня. Тогда-то она и сказала, что я стала циничной. Да я всегда была циничной, ответила я, просто раньше она называла это иначе. Предпочитала называть меня смелой. Или незаурядной. И кажется, восхищалась мною именно за это мое качество.
Хелен опять залилась краской, но теперь еще и вздохнула. Она отошла от меня и остановилась подле кровати, а я тотчас сказала:
– Не подходи слишком близко к кровати! Разве ты не знаешь, что там обитают призраки наших поцелуев? Сейчас вылетят и напугают тебя.
– О господи! – вырвалось у Хелен. Она ударила кулаком по столбику балдахина, а потом села на кровать и закрыла лицо ладонями. – Неужели ты будешь вечно меня мучить? – глухо проговорила она. – Да, я считала тебя смелой – и сейчас считаю. Но ведь и ты считала меня смелой… А я никогда такой не была, Маргарет… никогда не была достаточно смелой для того, о чем ты просила… И все-таки мы могли бы остаться добрыми друзьями… ах, я очень хочу быть твоим другом! Но ты превращаешь наши отношения в бесконечное противостояние. Я безумно устала от этого. – Она покачала головой и закрыла глаза.
Я вдруг почувствовала ее усталость – и одновременно свою собственную. Она навалилась на меня черной тяжестью, чернее и тяжелее любой усталости, какую я когда-либо испытывала от лекарств, чернее и тяжелее самой смерти. Я посмотрела на кровать. Порой мне и впрямь виделись там наши поцелуи – они висели на пологах подобием летучих мышей, готовые сорваться и закружить в воздухе. Но сейчас, подумалось мне, если тряхануть столбик балдахина, они просто упадут и рассыплются в прах.
– Прости меня, – попросила я.
– Я рада, что из всех мужчин ты выбрала Стивена, – сказала я потом, хотя никогда не испытывала и впредь никогда не испытаю ни малейшей радости по этому поводу. – Мне кажется, он добрый.
Добрее человека она не знает, ответила Хелен. А после минутного колебания сказала, что ей бы хотелось… вот если бы я почаще бывала в обществе… на свете ведь есть и другие добрые мужчины…
Может, они и добрые, подумала я. Может, они умные и чуткие. Но они не такие, как ты.
Подумала, но вслух не сказала. Знала, что говорить ей такое бессмысленно и бесполезно. Я сказала… не помню что. Какие-то обычные мягкие слова. Немного спустя Хелен подошла и поцеловала меня в щеку, а потом удалилась.
Склянку с хлоралом она унесла, но вот проследить, чтобы я выпила снадобье, все же забыла. Стакан остался на столе: вода в нем чистая и прозрачная как слеза, а хлорал мутной гущей осел на дне. Минуту назад я слила из стакана всю воду, а гущу вычерпала ложкой. Все, что не удалось собрать ложкой, я собрала пальцем, а палец облизала. Теперь во рту страшная горечь и все онемело. Если сейчас прокушу язык до крови, наверное, даже не почувствую.