При виде меня, ждущей у ворот, она вздрогнула.
Я посетила нескольких женщин – последней из них была Эллен Пауэр, которая так плохо выглядела из-за болезни и так обрадовалась моему приходу, что я не стала спешить, но довольно долго просидела с ней, держа за руку и поглаживая распухшие костяшки, чтобы утешить и подбодрить. Теперь бедняжка заходится кашлем практически после каждого слова. Врач выдал ей лекарство, сказала она, но в лазарет не кладет, потому что все койки заняты женщинами помоложе. Рядом с ней стоял лоток с клубком шерсти и недовязанными чулками – ее по-прежнему заставляли работать, невзирая на болезнь, но она сказала, что любое дело для нее предпочтительнее безделья.
– Нет, так совсем не годится! – воскликнула я. – Я поговорю с мисс Хэксби.
Но Пауэр тотчас ответила, что это бесполезно и в любом случае обращаться к смотрительнице не стоит.
– Мне всего семь недель сидеть осталось, – пояснила она. – А начни я выставлять требования, мне, не ровен час, продлят срок.
– Так требования-то выставлю я, а не вы, – возразила я, но тут же ощутила укол постыдного страха: если я вмешаюсь в дело, мисс Хэксби получит предлог вообще запретить мне общение с арестантками…
– Даже не думайте, мисс! – встревожилась Пауэр. – Право слово, не надо.
Она сказала, что на прогулке видела десятка два таких же хворых женщин; и если изменить правила для нее, придется ведь и для всех менять.
– А зачем начальству это нужно? – Она похлопала себя по груди и попыталась подмигнуть. – У меня вон фланелька имеется, слава богу.
Когда миссис Джелф меня выпускала, я спросила, действительно ли в лазарете нет кровати для Пауэр. Она ответила, что пробовала поговорить с врачом, но он прямо заявил, что лучше знает, как поступать. И он называет Пауэр не иначе как «эта сводня».
– Мисс Ридли могла бы на него повлиять, – продолжала надзирательница, – но у нее очень строгие взгляды в вопросах обращения с преступниками. А я все-таки подчиняюсь ей, а не… – она отвела глаза, – не Эллен Пауэр или любым другим арестанткам.
Да, подумала я, ты такая же жертва Миллбанка, как и все они.
Потом миссис Джелф отвела меня к Селине, и я забыла об Эллен Пауэр. Я стояла перед решеткой ее камеры и не замечала, что меня бьет дрожь, пока миссис Джелф не сказала: «Да вы, я смотрю, совсем замерзли, мисс!» Наверное, до той минуты я была вся заледенелая, окоченелая, а теперь от взгляда Селины начала оттаивать, возвращаясь к жизни, и это было чудесно, хотя и мучительно больно. Внезапно я поняла, что не видеться с ней было глупо – что за время нашей разлуки чувства мои нисколько не притупились, а, напротив, обострились до чрезвычайности.