Казалось, она с трудом подыскивает слова – подобно своим подопечным, тщетно пытающимся найти словесные выражения за пределами обычного тюремного лексикона. Впрочем, я понимала, что́ она хочет сказать. Но нрав, о котором она говорила… он грубый, заурядный… такой у Джейн Джарвис, у Эммы Уайт, но только не у Селины и не у меня. Не дав ей продолжить, я сказала, что непременно учту все предостережения. Мисс Хэксби еще несколько секунд буравила меня взглядом, а потом велела мисс Ридли проводить меня к камерам.
Когда мы шагали по белым тюремным коридорам, я ощущала дурманное действие лауданума, которое словно усилилось, когда мы достигли камер: пламя газовых рожков трепетало от сквозняка, и чудилось, будто все поверхности вокруг колышутся, пузырятся и подрагивают. Как всегда, дисциплинарный блок поразил меня своей мрачностью, зловонием и тишиной. Миссис Притти при виде меня значительно ухмыльнулась, и ее лицо показалось мне неестественно широким и странно искаженным, точно отражение в выгнутом металлическом листе.
– Так-так, мисс Прайер, – сказала она (я точно помню ее слова). – Вернулись, значит, чтобы проведать свою заблудшую овечку?
Миссис Притти подвела меня к двери и осторожно приникла глазом к смотровой щели. Потом отперла дверной замок и отомкнула засов решетки:
– Заходите, мэм. После темной она стала сама кротость.
Нынешняя камера Селины значительно меньше камер в обычных блоках. Поскольку узкое оконце закрывают железные жалюзи, а газовый рожок забран металлической сеткой, чтобы не было доступа к огню, здесь очень сумрачно. Ни стола, ни стула в камере нет.
Селина сидела на деревянной кровати, неуклюже сгорбившись над лотком с паклей. Когда дверь открылась, она поставила лоток на пол и с трудом поднялась на ноги, а потом пошатнулась и схватилась за стену, чтоб не упасть. Не по размеру большое платье – без нарукавной звезды – висело на ней мешком. Лицо у нее белое как мел, губы и виски синюшного оттенка, на лбу пожелтелый синяк; ногти от щипания пакли обломаны до мяса. Ее чепец, фартук, манжеты и вся постель густо покрыты пакляной пылью.
Когда миссис Притти закрыла и заперла дверь, я шагнула к Селине. С минуту мы молчали, неподвижно глядя друг на друга в каком-то обоюдном испуге. Потом, кажется, я прошептала:
– Что они с вами сделали! Что же они сделали!
Голова у нее дернулась, губы искривились в улыбке, которая уже миг спустя померкла и бесследно растаяла, как восковая свеча. Селина закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Мне ничего не оставалось, как подойти к ней, взять за плечи, усадить на кровать и гладить ее бедное лицо, пока она не успокоится. По-прежнему уткнувшись в ворот моего плаща, Селина обхватила меня руками. Наконец она прошептала: