– Останешься дома, одна? Что за вздор!
– Никакой не вздор. Напротив, очень разумное решение.
– Обычное твое упрямое своеволие, вот что это такое! Маргарет, мы с тобой тысячу раз вели подобные споры…
– Значит, тем более не стоит заводить сейчас еще один.
Право, тут не о чем говорить. Я бы с радостью провела в одиночестве неделю-другую. Уверена, всем в Маришесе будет только лучше, если я останусь в Челси!
Мать ничего не ответила. Вернувшись к прерванному занятию, я начала орудовать ножом энергичнее, и она поморщилась от треска разрезаемой бумаги. Но что подумают о ней все знакомые, если она уедет, оставив меня одну? – сказала мать. Пускай думают что хотят, ответила я; она может сочинить любое объяснение. Может сказать, что я подготавливаю к публикации папины письма, – пожалуй, я и впрямь занялась бы архивом в тишине и покое.
Мать покачала головой:
– Ты была очень плоха. Вдруг ты опять заболеешь, а ухаживать за тобой будет некому?
Я сказала, что не заболею и что в любом случае я останусь не в полном одиночестве – здесь будет кухарка. И ее племянник может ночевать в доме внизу, как было в первые недели после папиной смерти. А еще здесь будет Вайгерс. Она может оставить мне Вайгерс, а Эллис забрать с собой в Уорикшир…
Вот что я сказала матери. Ни о чем таком я прежде даже не думала, но сейчас каждым легким, быстрым движением ножа я будто бы выпускала на волю слова из книги, лежащей у меня на коленях.
Мать задумалась, хотя и продолжая хмуриться.
– Но вдруг ты заболеешь… – повторила она.
– Да с чего я должна заболеть-то? Посмотри на меня, я же совершенно здорова!
Она посмотрела, наконец-то внимательно. И увидела мои глаза, вероятно ярко блестевшие от лауданума, увидела мое лицо, разрумянившееся от каминного жара или от энергичных движений, которыми я разрезала страницы. А еще увидела мое платье – старое бордовое, которое я велела Вайгерс достать из шкафа и ушить в талии, поскольку у всех моих серых и черных платьев воротники недостаточно высокие, чтобы скрыть бархотку.
Думаю, именно платье и стало решающим доводом в мою пользу.
– Ну пожалуйста, мама, позволь мне остаться! Нам ведь совсем не обязательно все время проводить вместе, правда? Да и разве не приятнее будет Стивену и Хелен отдохнуть в Маришесе без меня?
Может показаться, будто последние слова я произнесла с хитрым расчетом, но на самом деле я ничего не имела в виду, вообще ничего. До той минуты мне и в голову не приходило, что мать догадывается о моих чувствах к Хелен. Что она может наблюдать за мной, когда я смотрю на Хелен, прислушиваться к моему голосу, когда я произношу ее имя, или подмечать, как я отвожу взгляд, когда она целует Стивена. Но сейчас, когда я упомянула Хелен таким спокойным и ровным тоном, на лице у матери отразилось… нет, не облегчение, не довольство, но что-то очень-очень похожее – и я тотчас поняла, что она и наблюдала, и прислушивалась, и подмечала. Все два с половиной года.