Повинуясь скорее застрявшей в голове мысли о том, как надо действовать, нежели осознанному пониманию необходимости в этих действиях, я, опершись спиной и поясницей о каменную кладку, вступила в неравный бой с узлом на поясе, собираясь снова раздеться и выжать свою одежду.
Холодные неловкие пальцы едва гнулись, и потому я попыталась скинуть петлю ремня с клинка, увеличив таким образом диаметр пояса, чтобы попросту стянуть его с себя.
Как же холодно! Кажется, это озеро почти убило меня, высосав саму жизнь…
Петля наконец-то поддалась, и я вцепилась в рукоять меча, чувствуя приятное, в другой момент вряд ли замеченное мною, идущее от нее тепло. На какой-то миг мне показалось, что оружие что-то предлагает мне, и я, даже не задумываясь, согласилась.
В груди словно распустился огненный цветок. Сердце сделало несколько мощных и медленных ударов, разгоняя застывшую кровь, и вдруг забилось, наращивая темп, сильно и часто. Голова закружилась, и я, прикрыв глаза, сползла по стенке вниз, чувствуя, как по телу разливается божественное тепло и как колет каждую клеточку моего обледеневшего тела теплеющая кровь.
И когда в моей голове неоформленные образы собрались вдруг в яркую картинку, я поняла, что мне передал клинок и чья это сила была.
Я видела себя. Со стороны, сверху вниз я смотрела на саму себя, озаренную отблеском лагерных костров. Я видела себя, выходящую из деревенского дома в собачьей крови. Лежащую в снегу с глазами размером с блюдца. Скорбящую не своей скорбью. Попавшую в ловушку во снах. Сидящую за столом и старательно выводящую буквы, смешно высунув кончик языка. Себя, летящую на коне, и бурлящий поток силы, что расходится от моей ладони. Себя с мечом в руках, воздетым над головой. Блеск стали.
Чувства Ханса, чью кровь впитал в себя меч, обжигали меня не хуже настоящего огня. Недовольство, праведный гнев, сочувствие, беспокойство, доброжелательность, гнев восторженный и смирение – я пыталась разжать пальцы на рукояти, но они словно прилипли к ней, пока оружие передавало мне накопленную внутри себя жизненную силу. Чем сильнее и увереннее билось мое сердце, чем теплее становилось внутри, тем более тихими становились чужие воспоминания, обуревающие меня. Более четко складывались образы – теперь там была не только я, но и другие люди. Незнакомые лица и места калейдоскопом проносились мимо, воспоминания чуть замедлялись, когда я видела какие-то знакомые фрагменты – например, Алую крепость, Кохшу или… Рону. Облик Рислава, старосты Роны, встал перед глазами будто живой. Я ощутила отголоски боли, тоски и негодования, направленные в сторону этого человека, и уцепилась за это воспоминание, пытаясь понять, что же двигало комтуром в тот момент. Но память об этом человеке ускользала от меня, как мелкая рыбка ускользает из пальцев. Образ сменился лицом магистра Ирвина, меня последний раз омыло затухающими чувствами – теплом и покоем родного дома, – и все пропало.