Не было крови на снегу. Не было мертвой собаки в объятиях мальчишки. Сгоревшей деревни. Убитого теткой ребенка. Девушки-служанки с распоротым животом. Божеств, замков, слуг…
Ни-че-го.
Закрыв глаза, зажмурившись до боли, я пожелала этого так искренне, как только могла. А потом тихонько завыла, закрыв лицо руками и чувствуя обжигающий холод латных перчаток.
Это было взаправду. И я увязала все глубже.
Кто я? Элеонора, бухгалтер, москвичка из двадцать первого века? Или Эвелин, принцесса в ином мире, обреченная на брак с чужаком? Защитница веры, спасающая народ от войны? Убийца, несущая кровь и сталь? Кем я стала и кем еще стану, пока это все не закончится? Когда и как это закончится?
– Пей. – Знакомый голос над головой прозвучал настолько внезапно, что я, вздрогнув всем телом, качнулась назад, резко выставляя руки перед собой.
Харакаш протягивал фляжку, стоя в полутора шагах от меня, а полог шатра был чуть приподнят, пропуская внутрь отблески огня.
– Пей, Эла, – еще раз повторил он и вложил в мою ладонь открытую флягу, накрывая ее моими пальцами.
Он не знает, как правильно сократить мое имя. Настоящее имя…
– Эля, – шепотом произнесла я такое похожее, но кажущееся здесь чужим сокращение.
Харакаш молча кивнул, дождавшись, пока я сама сожму пальцы, и отпустил мою руку. Переставил тарелку на другой сундук и сел на освободившееся место.
– Ну? Мне надо тебя поить? – В его голосе слышалась насмешка, и я нахмурилась, чувствуя зарождающийся в глубине гнев.
Почему он смеется надо мной? Почему он мне приказывает? Мне что, мало одной твари, которая теперь будет дергать меня, как безвольную куклу, заставляя делать все, чего я не хочу?!
Островитянин выдержал мой долгий взгляд, а потом перехватил руку, не давая мне бросить флягу в дальний конец шатра.
– Этот напиток привозят для меня из дома, Эля. Он крепкий, он неприятный на вкус в первые разы, но это то, что тебе нужно сейчас. Поверь мне, я понимаю, что ты чувствуешь. – Он снова разжал пальцы.
Моя злость выходила, превращаясь в соленые дорожки на щеках. Я всхлипнула и резко приложилась к пахнущему терпкими, горькими травами горлышку фляжки.
Три долгих глотка – уже после первого мне казалось, что внутри меня полыхает маленькое солнце, а язык онемел от горечи, – я сделала, прежде чем оторваться от фляги и, судорожно вздохнув, протянуть сосуд обратно Харакашу.
Вздох, второй, третий, прямо возле моего шатра Альвин вдруг затянул разудалую и, судя по подхватывающим голосам, весьма популярную в народе песню, и вдруг я поняла, что больше так не могу.