— Легавые! Пузыря замели!
Пузырь было прозвище служителя эдема, бывшего уголовника, окопавшегося на прииске, и его арест грозил опасностью и Яшке с Костей, но Яшка даже не подумал о ней. Гораздо больше его взволновала вдруг открывшаяся перспектива раз и навсегда лишиться опьянения, сильнее которого он не испытывал никогда в жизни.
А Костя, растерянный и напуганный, шептал, опасливо косясь на соседские нары:
— С собаками, падлы! Весь Шанхай оцепили! Поголовный шмон устроили, падлы!
— Ну и пусть ищут, нам-то что?
— Дак с собаками! Хрен с ним, с Пузырем, ему так и так вышка, а до нас доберутся — меньше червонца не дадут. За сокрытие.
— Не доберутся. А то ты не знаешь, сколько людей мимо Шанхая ходит. Давно все затоптали.
Эти слова Костю нисколько не успокоили, и он еще несколько дней оглядывался на каждый стук двери, ожидая, что за ними придут. Но Яшка оказался прав, все обошлось. Пузыря увезли на санях под конвоем, а Шанхай снесли тракторами, успокоив народ обещанием построить на этом месте новые сараи. Общественные и правильно спланированные, а не какие-нибудь курятники.
Клин вышибают клином — угроза тюрьмы так повлияла на Костю, что он довольно быстро забыл о пагубной привычке; Яшка же переживал последствия наркотического воздействия долго и мучительно.
Внешняя живость еще не отражает глубину чувствований. Костя при всей своей эмоциональности был человеком в общем-то поверхностным, легким. Он больше увлекался, чем привязывался, и при надобности мог свободно переменить предмет увлеченности или вовсе отказаться от него.
У Яшки все было наоборот. Необщительный и даже угрюмый, он тем не менее на все реагировал сильнее Кости и глубже проникал в любую страсть. А проникнув, был верен ей до конца и всякую внезапную перемену переносил болезненно и бурно. Это ко всему прочему было связано и с физиологической нестойкостью Яшкиной натуры, на которую все сильно возбуждающие средства действовали особенно разрушительно. Водка, выпитая наравне с Костей, приносила ему не только удовлетворение, но и сильные страдания, которые можно было заглушить лишь очередной сильной дозой; опиум же подействовал на него еще более губительно. Яшкина нервная система сдала окончательно, он все чаще срывался и в такие минуты становился опасен. Любое неосторожное слово вызывало в нем ярость, он хватался за ружье, и Косте стоило большого труда успокоить его. В бараке Яшку так и прозвали — припадочный.
Третий год шла страшная война. На ее полях поседевшие от смертных усилий ровесники Яшки и Кости ложились под танки, шли на таран и закрывали собой пулеметы; они же, равнодушные ко всему, что не касалось их, седели от водки и думали лишь об одном — как бы урвать. Побольше, побыстрее, чтобы снова пропить, проиграть, заплатить «кырам» за продажные утехи и ласки…