Но главная опасность, которая шаг за шагом подводит нас к роковому рубежу, отделяющему нас если не от гибели, то от полной нравственной деградации, есть наше допотопное, пещерное мироощущение. Мы и на исходе двадцатого века, летая в космос и пользуясь совершеннейшими ЭВМ, так и не поняли того, что понял еще сто с лишним лет назад кёнигсбергский затворник Иммануил Кант, сказавший: «Две вещи наполняют душу все новым и нарастающим удивлением и благоговением, чем чаще, чем продолжительнее мы размышляем о них, — звездное небо надо мной и моральный закон во мне».
Это не просто красивая фраза, это — признание существования кровной связи между небом, а шире — космосом, Вселенной, и Землей; это — напоминание о том, что всякий ответствен в своих поступках перед высшим судом. Но этот суд Кант ни в коей мере не отождествлял с божественным. Не заповеди бога, а наш долг перед живыми и умершими заставляет нас поступать нравственно, утверждал он. И лучшим, чеканным выражением этой мысли есть формула Канта — «моральный закон во мне».
Но что нужно понимать под словами «моральный закон»? Только одно — Совесть. Но совесть не в узком, житейском смысле, когда она употребляется как синоним совестливости, а как категория высшего порядка, определяющая всю жизнь, все помыслы и поступки человека. Это его суть и содержание, кои рано или поздно будут взвешены и определены. Кем? Временем, которое только и определяет все, отделяет зерна от плевел, ценности истинные от мнимых.
Предвижу, что все, о чем я хочу сказать дальше, вызовет у многих чувство раздражения; не сомневаюсь, что раздраженные немедля наклеют мне какой-нибудь ярлык типа «малохольный» или что-то в этом же роде. Пусть будет так, как будет, но мне мой моральный закон не позволяет держать у себя какую-либо животину, например бычка или телку, кормить и поить их, а потом, по достижении ими кондиционных норм, спокойно пустить своих выкормышей под нож. Как не могу выбросить на улицу щенка или кошку, которые не выполняют каких-то домашних правил.
Этот же закон напрочь отвадил меня в свое время от охоты, но не поселил в моей душе ненависти к охотникам. По собственному опыту знаю: со временем все большее и большее число их проникнется пониманием пагубности своего занятия и добровольно оставит его. Но вот что угнетает: на смену им придут новые люди, по большей части молодые, одурманенные — другого слова не подберу — безответственной пропагандой идеологов от охоты. А их, к сожалению, пока хватает, стоит лишь почитать такие, скажем, издания, как «Охота и охотничье хозяйство» или «Охотничьи просторы».