Да, прошли лето и осень, и можно было бы рассказать, как прожили эти месяцы Денисов и Найда, старый мерин и зеленоглазая коза Машка, но сейчас не их время, и сцена приготовлена не для них. Другой, уже знакомый нам герой должен вступить на подмостки и до конца сыграть свою роль. И все сойдется в действе — все, что кажется разобщенным и несоединимым, ибо ни того, ни другого на свете нет, а есть только взаимосвязанное, идущее от одной пуповины.
Яшка Наконечный совсем не помнил отца и почти не помнил матери. Отец погиб в двадцатом году на фронте, а через год начался голод в Поволжье, где жил Яшка с матерью. Пожар небывалой засухи дотла сжигал поля с хлебом, угрожая смертью миллионам людей. Чтобы спасти их, требовалось не меньше четырех миллионов тонн зерна, а у молодого государства не было и половины этого. Только закупки за границей могли поправить положение, но Запад отказался выделить кредиты. Напрасно взывала к нему Москва, напрасно обращался к Лиге Наций великий норвежец Фритьоф Нансен — капиталистические правительства отказывались помогать голодающим.
Поволжье вымирало… И когда не осталось никаких надежд на помощь, мать, взяв с собой трехлетнего Яшку, ушла из родного села куда глаза глядят, куда шли толпы беженцев: за Волгу, за Урал и еще дальше — в Сибирь, в хлебные места. По пути толпы редели — то эти, то те вдруг отставали или сворачивали в сторону, и никто не спрашивал у них, зачем они сворачивают и отстают, каждый шел сам по себе, как будто бы видел конец дороги и знал, где ему надо остановиться. И не было исхода этому крестному пути, отмеченному мертвыми людскими телами, и не оставалось в душах ни надежд, ни чаяний.
В Сибири уже умерла и мать Яшки; умер бы и он сам — посреди дороги, голодный и золотушный, съедаемый вшами, если б не натолкнулись на него возвращавшиеся из леса охотники. Принесли Яшку в деревню и по древнему охотничьему обычаю тут же отдали полумертвого сироту кормящей женщине. Ничего, что малый уже вышел из грудного возраста, бывали случаи и похлеще. Бывало, что и взрослых мужиков выхаживали женской грудью, потому как нет для умирающего от голода лучшего лекарства, чем женское парное молоко.