В тайге вечерело, под кустами сгущались тени, но тут запалили костер, и на поляне снова стало светло. Вбили рогули и привесили на них котел с медвежьим мясом. Скоро от него пошел такой запах, что у Яшки потекли слюнки и засосало в пустом желудке — с утра ведь ни росинки во рту. Охотники тоже нет-нет да и посматривали на котел, и только Маркел не проявлял к нему никакого интереса. Достав из мешка медную закопченную плошку, он стал ножом крошить в нее чагу — то ли гриб, то ли что другое, что чаще всего растет на березах. Зачем отец крошит чагу — это Яшка знал. Накрошит, а потом подожжет, и будет чага тлеть и своим дымом отгонять злых духов. Так было и на том медвежьем празднике, который Яшка видел.
А тем временем в руках у Маркела оказались железные бляшки, похожие на серьги, в которые были вставлены уже знакомые Яшке голубые камешки. Обтерев их рукавом, Маркел прицепил бляшки к медвежьим ушам, да так ловко, будто они сроду висели там.
Но вот все приготовления кончились, а мясо сварилось. Подбросили в костер, и Маркел достал из своего бездонного мешка флягу и два деревянных ковша: один большой, а другой — вполовину. Налил в них из фляжки. Ковш поменьше поставил перед медвежьей головой, большой — на широкий, вроде стола, пень рядом с костром. Посмотрел на окруживших его охотников, и те, как один, сняли с себя рубахи, обнажив сильные тела, и достали ножи.
— Подойди, — велел отец Яшке, и, когда тот подошел, Маркел, взяв Яшку за руку, слегка чиркнул ему ножом по большому пальцу. Надавил, и капелька крови, рубиново горя в свете костра, скатилась в ковш. Один за другим охотники стали подходить к Маркелу и, надрезая пальцы, стряхивали в ковш свою кровь. Стряхнул и Маркел и протянул ковш Яшке.
— Отпей.
Яшка отпил. Думал, что водка, но в ковше было что-то другое, тоже горькое, но без всякого запаха. Отпили и охотники и, положив руки на плечи друг другу, образовали большой круг, в центре которого горел костер, освещавший «медведя» и Маркела с Яшкой. Сначала медленно, а затем все быстрее охотники стали раскачиваться вправо и влево, словно набирая разгон и входя в ритм, и вот круг сдвинулся и завращался, и Яшка вздрогнул от неожиданности, услышав низкий и грозный звук, раздавшийся неизвестно откуда и набиравший силу. Казалось, ожил и зарычал медведь. Но нет — то запели охотники, если можно было назвать песней напев без слов, грубое мужское многоголосие, вызвавшее у Яшки смутную тревогу своим запредельным для слуха колебанием. Один человек не мог воспроизвести его, но двадцать без усилий слагали эту мощную звуковую волну, упиваясь ее первобытной, тяжелой стройностью.