— Я очень устал и хотел бы спуститься в каюту отдохнуть. Что-то голова разболелась... А Феня Васильевна, — снова заговорил он о матери старпома, — тут не права. Быльем не может порасти то, во имя чего я, вы, Сергей Васильевич, и другие кровь свою проливали.
— А вы, Борис Петрович, в тех краях, где родился Покрасов, не бывали?
Ветеран вздрогнул, тугой комок застрял в горле.
— Приходилось бывать... — наконец заговорил ветеран. — Впрочем, это весьма давняя история. — Он кивнул на море, оно было каким-то серым и чужим. — Это на воде наши следы исчезают, а на земле, Сергей Васильевич, остаются и порой так угнетают, что места себе не находишь. Вы когда-нибудь подобное испытывали?
Гаврилов ответил не сразу, на его худощавом лице трудно было угадать, что он вспомнил в эту минуту, и только в серых выразительных глазах читалась едва уловимая грусть.
— В одном из боев меня ранило, и я попал в госпиталь, — неторопливо заговорил Гаврилов, наблюдая за тем, как корабль ложится на новый курс, чтобы провести поиск севернее острова. — Пока лечился, я ни разу не написал жене, думал об одном: скорее бы вернуться на свой корабль. Она, как потом сама призналась, мучилась, гадала, где я и что со мной, жив ли? Но я ни строчки ей не написал. Да и чем я мог утешить ее? Писать, что ранен и лежу в госпитале? А зачем ей это знать? Вы бы тоже не стали своей жене душу травить.
У ветерана странно дернулись брови, по лицу прошла легкая дрожь. Но Гаврилов так и не понял, отчего гость разволновался.
— Я понимаю мать Покрасова, — с нежным чувством заговорил Борис Петрович. — Муж уехал на фронт, оставил ее беременную, потом у нее родился ребенок. Каково ей, а? — И, не дождавшись ответа, добавил: — Теперь этот ребенок вырос. Она гордится сыном. И незачем ей вспоминать мужа, который, быть может в самые тяжкие для нее дни, забыл ее, проще говоря на нашем военном языке, предал ее.
— О, вы слишком сурово судите тех, кто не вернулся с войны, — грубо возразил Гаврилов. Второпях он опустил бинокль на грудь, даже не расправив закрутившегося ремешка. — Судить мертвых? Нет, на это я бы никогда не решился. Да и судят ли мертвых? Нет, не судят!
Ветеран неровными медленными шагами прошелся по мостику, размышляя о чем-то, потом зашел в рубку штурмана, постоял, постоял, затем вернулся и стал рядом с командиром. Глядя куда-то на клочки туч, плывших низко над водой, заговорил:
— Человек бросил жену с малым ребенком, а сам ушел к другой. Воевал он храбро, себя не щадил. А подлость, которую он совершил, так и осталась, люди помнят о ней, — ветеран посмотрел в лицо Гаврилова. — Даже если человек погиб, вроде бы искупил свою вину, а подлость, которую он совершил, люди не забыли.