— Слава, ты уже несколько лет не работаешь. Как можно так жить? Остался недоучкой — едва закончил три класса, а твои сверстники уже в десятый перешли.
— На работу не берут малолеток. Живу на иждивении матери, отец присылает алименты. А учиться не захотел, не шло в голову.
— Слава, ты не догадываешься, почему тебя «сняли» с поезда?
— Ну, наверное, из-за детского билета. Пожадничал дядька...
— Может, другая есть причина?
— Не знаю.
— А если хорошо подумать?
— Чего вы ко мне пристали? Отпустите домой, я жрать хочу.
— Успокойся. Приедем в Дзержинск, там и покормим. Ты только назови своих закадычных друзей, с которыми был на днях в Щербиновке.
— У меня много друзей, а в Щербиновке я не был. Давно уже не был.
— Ты назови тех двоих...
Афанасьев бросил на меня недовольный взгляд, а затем зыркнул на Щеглова и огрызнулся:
— Нигде я не был, отстаньте от меня!
Не надо быть большим психологом, чтобы понять внутреннее состояние парня. Его маленькие глазенки быстро забегали по сторонам, на детском лице вспыхнул румянец.
— Слава, ты опять ничего не понял. Здесь ты не по случаю детского билета — есть более серьезная причина. Зря изворачиваешься. Назови своих закадычных друзей, признайся, когда был с ними в Щербиновке.
Время нас поторапливало, и я напомнил Славке, что его молчание ему и навредит.
Афанасьев вдруг выпрямился, почему-то прижался к спинке стула и, крепко уцепившись обеими руками за сидение, заговорил:
— Я давно мечтал заиметь золотые часы. В карты не удалось выиграть. Тогда решил украсть в магазине. Двадцать пятого июля встретился с Мазуром и Ерошенко, намекнул: мол, можно запросто взять в одном магазине золотые часики для каждого. Они навалились с вопросами: где, когда? Я рассказал... В этот же день я с Мазуром поехал в Щербиновку, разведал, как лучше залезть в магазин, и, вернувшись в город, условился встретиться на площади через два дня в восемь часов вечера. Мазур это должен был передать Ерошенко. — Афанасьев перевел дыхание, почесал вспотевший лоб. — В назначенный день, примерно в девять часов вечера, мы отправились в Щербиновку. Я прихватил с собой топор и нож. Топор отдал на площади Ерошенко, а нож оставил себе. Было темно, шел дождь. Подошли к магазину, Ерошенко стал отковыривать замазку на одном из окон, а я принялся ломать раму. Мазур стоял на стреме. В это время открылась дверь конторы и из нее вышел сторож. На него сразу же набросились Мазур и Ерошенко. Втолкнули в веранду и стали избивать. Но старик сопротивлялся...
Афанасьев умолк, опустил голову.
— Что с тобой? — поинтересовался я. И тут же: — А кто ударил сторожа топором?