Обыкновенно выступали рано – часов в шесть-семь. Перед зданием гимназии стояли рядами собранные по наряду от уезда крестьянские подводы. Выносили ручные и станковые пулеметы. Рассаживались человека по три, по четыре. На маленьких телегах по двое. Вытягивались длинной вереницей. Первые походы были чисто «украинские». Потом начались смешанные – германцы и мы. Заранее намечалось несколько сел, которые мы должны были объехать и разоружить. Кроме того, мы отбирали всякое вообще казенное имущество (кроме обмундирования), брошенное расформировавшимися частями. Казенных лошадей[182] подвергали осмотру и брали только годных для строевой службы.
Остальных оставляли крестьянам, причем владелец получал удостоверение о том, что лошадь признана негодной к службе и отобранию не подлежит.
В уезде расформировался Одесский уланский полк. Крестьяне, разобрав отличных кавалерийских коней, привыкших к тщательному уходу и хорошему корму[183], поставили их в свои тесные, грязные конюшни, а с наступлением весны запрягали уланских лошадей в плуги и бороны. В поле на них было жалко смотреть. Отощавшие, ослабевшие от отсутствия овса – только богатые селяне давали его лошадям, опаршивевшие благодаря плохой уборке[184], кавалерийские кони производили жалкое впечатление. Я лишний раз порадовался за своего «Зефира», отданного полякам. Общей участи не избежали и офицерские лошади-полукровки и даже чистокровные. Великолепные животные, попавшие в невежественные руки, неумело шагали по чернозему, все время сбиваясь с борозды. Привычная рабочая лошадь держит ее почти без управления. Узнать в поле строевых коней было легко и без осмотра, особенно, когда наша конная сотня была, наконец, посажена. Обыкновенные рабочие лошади не обращали внимания на проходящую конную часть. Это их не касалось. Артиллерийские и, в особенности, кавалерийские, сразу останавливались, поднимали головы, внимательно смотрели на всадников. Некоторые начинали ржать. Когда мы уводили их в Лубен – отощавщих, измученных, было такое ощущение, что мы спасаем жертв революции.
Во время первой экспедиции, когда мы еще не имели возможности реквизировать лошадей за отсутствием помещения и корма, нам привели на сборный пункт чистокровную английскую кобылу со следами плохо пригнанной упряжи. Мне сразу бросились в глаза благородные линии скаковой лошади. Ротмистр Гречка, командир конной сотни, внимательно осмотрел ее, потом отвел меня в сторону:
– Знаете, ей по мирному времени цена четыре-пять тысяч…
С хозяина была взята подписка о том, что он обязуется никому не продавать кобылу. Мы хотели во что бы то ни стало сохранить ее для Куриня. Подписка, впрочем, не помогла. Когда дней через десять в село послали приемщика, лошади не оказалось. Ее «украли» и увели неизвестно куда.