Вспоминает Ольга Ерохина: «…Похороны. Эта митра, надвинутая на измученную голову, — которая так не шла ему и при жизни казалась терновым венком, чем-то безобразным, насильно нахлобученным на прекрасный лоб. Невольник православных обычаев, варварства, терпящий их при жизни, обречен был на такие проводы. Закрыт лик — а любопытные шептали: „Что? Почему лицо закрыто? Изрублено лицо?“ А мы знали, и те, кто ночью был в церкви при гробе, видели: лик его был прекрасен, как свет, — очень бледен, но живой, с чуть рассеченным у брови лбом — вероятно, от падения. Сияющее лицо единственным источником света в сгустившейся черноте».
«Черно-белые кадры, в которых нет чувств, — описывает похороны отца Александра Анна Дробинская. — Новая Деревня, пятитысячная толпа. Вереница людей подходит к гробу прощаться; парни-афганцы, взявшись за руки, держат коридор. Подхожу к гробу с ожиданием ужаса, взрыва отчаяния, слез — кадры в памяти становятся цветными, ощущаю сноп белого света, бьющий из гроба. Прикладываюсь к руке, лежащей на покрывале, и чувствую, что она живая, живее, чем я, чем всё вокруг меня, чувствую любовь, идущую от нее».
Из книги Ольги Ерохиной: «Звонок вечером в день похорон: „Ты прикладывалась к руке?“ — „Да“. — „Она была теплая?“ — „Теплая. Я еще удивилась“. — „Да, и Ася тоже говорит: такая теплая и пушистая рука, живая“. Меня пронзает: „А вдруг ошибка? И он живой?“ — „Нет, я о другом. Дух ведь дышит, где хочет? И он послал его в руку — нам в утешение — теплом. Ошибки быть не могло, ведь было же вскрытие, судебная экспертиза. Это он для нас, нам — последнее тепло. Понимаешь — вопреки естеству…“»[355].
«Я верю, что Господь за тот подвиг, который пронес через свою жизнь отец Александр, примет его в Свои Небесные обители, где нет уже ни болезней, ни печали, ни воздыхания, но где пребывает жизнь бесконечная», — сказал митрополит Ювеналий на отпевании. Перед тем как опустить крышку гроба, он подошел ко гробу и приоткрыл лицо отца Александра. Оно было совершенно белым, вся кровь была потеряна в день убийства… «Но, поразительное дело, когда открыли гроб, все увидели, что он улыбается, — вспоминает Евгений Ямбург. — Что вполне закономерно для верующего человека. Ибо блаженны пострадавшие правды ради. Для таких по-настоящему верующих людей погибнуть за веру — высшая награда».
С вершин прицерковных деревьев тем временем спускались птицы. «Соединившись, они покрыли мелькающей сетью всё небо, а потом стали косо планировать над гробом, над нашими головами и — вверх, в голубой колодец осеннего неба между деревьями, — вспоминает Ариадна Ардашникова. — И опять — над гробом и — вверх! И в третий раз, и — исчезли… Они прощались с отцом».