– …не лишено философской ценности, – невозмутимо продолжал маленький священник. – Человеческие беды в основном относятся к двум разновидностям. Есть разновидность, которую можно назвать случайными неприятностями: они находятся вплотную к вам и настолько близки, что вы сразу падаете на них, как на подушку. И есть другая разновидность зла: подлинное зло. Человека притягивает такое зло, как бы далеко от него оно ни находилось, и он падает вниз, вниз, в погибельную бездну.
Отец Браун – видимо, сам не отдавая в том себе отчета, – указал коротким и толстым пальцем вниз, где не было никакой бездны, а вместо нее цвели маргаритки.
– И все-таки хорошо, что вы приехали, – сказал я. – Но я хотел бы получше вникнуть в ваши слова, которые звучат сейчас слишком туманно.
– Ну, вы вникли в смысл хотя бы того, что я написал вам, прежде чем приехать? – терпеливо ответил он.
– Не очень. Вы написали какое-то странное утверждение, будто ключ ко всей этой истории в том, что Местер был очень весел, но… Господи, благослови меня – я никак не пойму, какую дверь может отпереть этот ключ!
– Да, это всего лишь ключ. Не больше, – сказал мой собеседник, – но это предположение, которое я сделал в первую очередь, похоже, было правильным. Нечасто встречается такое искрящееся веселье у людей, осужденных за преступление, особенно когда обвинили их ложно. И мне настроение Местера показалось излишне приподнятым. Я также подозревал, что его увлечение авиацией и все остальное, было это правдой или ложью, предназначались просто для того, чтобы заставить Саутби подумать, что побег возможен. Но если Местер был таким блистательным мастером в устройстве побегов, отчего он не бежал один? Отчего так цеплялся за этого молодого джентльмена, который, похоже, не очень-то был ему полезен? Пораженный этим фактом, я потом заметил в вашем описании еще одну странную фразу.
– И какую же? – спросил я.
Отец Браун достал клочок бумаги, на котором были видны пометки, сделанные карандашом, и прочел:
– «Затем они пробежали через огороженный дворик, в котором работали другие заключенные».
После паузы он продолжал:
– Здесь все, кажется, достаточно ясно. Что это за тюрьма, в которой заключенные работают без надзирателей, наблюдающих за ними со стены или ходящих взад-вперед между их рядами? И что это за надзиратели, которые позволили осужденным перебраться через две стены и свободно уйти, словно бы те отправлялись на пикник? Так что здесь все совершенно недвусмысленно. Вывод очевиден, если судить и по многим другим деталям побега, столь подробно описанным вами. Когда вы сообщали мне о побеге на аэроплане, то добавили, что «казалось невозможным, что им удалось избежать переполоха, который непременно должен был сопровождать этот полет». Вот как раз напротив – невозможно, если бы возник какой-то переполох! Кроме того, по вашим словам, «Эвелин и Гарриет жадно слушали меня, однако Эвелин, как я начал подозревать, уже знала всю историю побега». Но как же она могла знать историю побега? Почтового страуса, что ли, Саутби послал ей с этой весточкой из заключения, или летающего верблюда? У каторжников обычно нет такой возможности. Зато информацию о случившемся очень просто сообщить при помощи таких достижений современности, как скоростной автомобиль или телефон. Но и то, и другое находится под контролем полиции. И наконец, моторная лодка, так ловко отвлекшая на себя внимание. Моторные лодки не растут на деревьях! В общем, все просто. Мало того, что соучастник побега – это всего лишь роль, которую сыграл полицейский следователь, но и весь побег совершился согласно полицейской схеме, и разработало схему начальство тюрьмы.