Зонтик соскользнул с коленей Брауна и со стуком ударился о гравий садовой дорожки. А священник вдруг резко вскочил на ноги.
– Какой же я болван! – воскликнул он. – Отчего я прежде не подумал о шифре? Это счет в вашу пользу, мой друг. Полагаю, теперь вы разобрались во всем?
Кажется, он не осознал, что всерьез переосмыслил ту фразу, которую я произнес с иронией.
– Нет, – ответил я теперь уже вполне серьезно. – Я не разобрался во всем, но думаю, что вы разобрались. Может быть, вы объясните мне, что кроется за всей этой историей?
– В истории этой мало хорошего, – бесстрастно произнес он, – но хорошо, по крайней мере, то, что все кончилось. Однако для начала позвольте рассказать о том, о чем мне меньше всего хотелось бы говорить, – о том, что вы, казалось бы, и без меня должны прекрасно знать… но, как видно, не знаете. Я много думал о некоей современной разновидности интеллектуальной английской леди, особенно когда она одновременно и аристократична, и провинциальна. Пожалуй, о ней слишком легко судить. Или, может быть, следует сказать: слишком тяжело судить, ведь обычно считается, что такие женщины не склонны ни к роковым страстям, ни к соблазнам. Предполагается, что такая женщина отказывается от шампанского за ужином, выглядит всегда красиво и в высшей степени прилично одевается, читает много книг и рассуждает о высших идеалах, – и все считают, что она одна в целом мире не может завидовать или лгать, что ее мысли всегда ясны, а ее идеалы всегда соблюдаются. Но на самом деле, мой друг, судя по вашему рассказу, характер такой женщины куда более неоднозначен. Например, Эвелин очень искусно притворяется больной. Если предполагать, что она безупречна, не знаю, откуда вообще взялось такое умение. Во всяком случае, способность притворяться вряд ли характерна для святых… Далее. Вы начали подозревать, что Эвелин уже знала о побеге. Так отчего же она не сказала прямо, что знает о нем? Кроме того, вас удивило, что она скрыла от вас обыск, устроенный суперинтендантом Мэтьюзом, но вы тут же предположили, что ей было трудно отправить об этом сообщение. Да почему, собственно, трудно отправить? Кажется, она находила такую возможность всегда, когда реально требовалась ваша помощь. Тем не менее я постараюсь говорить об этой женщине как о той, за душу которой буду молиться и настоящих оправданий которой никогда не услышу. Но пока существуют на этом свете живые люди, чья честь – и незаслуженно – подвергается опасности, я не стану исходить из предположений, что Эвелин Доннингтон не могла совершить ничего плохого.