Если когда-либо и существовал человек, победная карьера которого должна была бы завершиться чем-то более гуманистическим, духовным и умиротворяющим, чем лавровые венки или брошенные под ноги знамена побежденных врагов, то это именно дон Хуан Австрийский. В фактически имевшей место исторической реальности его жизнь, после эпически яркого взлета, претерпела спад, погрузившись в сумрак обыденности: будь она литературным произведением, впору говорить о чем-то вроде анти-кульминации. Если судьба дона Хуана чему-нибудь и учит, то разве только избитой максиме, утверждающей, что все победы – прах и тлен, суета сует. Он попытался пожать плоды своего главного подвига, основав собственное королевство, но этому воспрепятствовала ревность его брата, после чего дон Хуан, полагаю, уже с некоторой усталостью в душе, отправился исполнять волю все того же царственного брата, став его наместником на фламандской равнине, недавно жестоко опустошенной войнами голландцев с герцогом Альбой. Он намеревался быть более милосердным и великодушным, чем герцог Альба, но умер, запутавшись в политических склоках такого характера, что единственным прикосновением поэзии к ним было предположение об отравлении.
Однако во времена золотого рассвета эпохи Возрождения, вскормленного интересом к античным легендам, похищение Марии Стюарт было бы воспринято как побег Елены из Трои. Под небесами, озаренными алым закатом старого рыцарского романа (вечерний багрянец и утреннее золото отлично дополняли друг друга на этом изумительном небосводе), это должно было показаться великолепной материализацией одного из тех странных и при этом возвышенных рыцарских подвигов во имя прекрасной дамы, отголоски которых сохранили для потомков «суды любви» и состязания трубадуров, – вроде истории Рюделя[95], при свидетелях поклявшегося в вечной любви к неизвестной даме, что жила в далеком замке на востоке, почти столь же недосягаемом, как замок к востоку от Солнца; или истории Баярда, который, поймав на клинок своего меча солнечный луч, отсалютовал им Лукреции через горы[96]. Если одна из великих историй о великой любви вдруг завершилась бы великим успехом – это, как мне кажется, должно было оказаться очень к лицу той великой эпохе. Такое событие могло стать вершиной карьеры дона Хуана, той кульминацией, придающей смысл всем его предшествующим деяниям, которой не могли дать военные подвиги сами по себе. Он бы оставил свое имя не только в истории, но и (что гораздо важнее) в легенде и литературе, поскольку налицо был бы благой пример: более удачливый Антоний вступил в счастливый брак с более благородной Клеопатрой. И взглянув ей в глаза, он бы увидел там не горький хаос поражения, не огненную гибель при Акциуме всех своих кораблей и надежд на имперский трон, о нет – скорее в зрачках этой женщины отразилось бы падение Полумесяца и триумф Креста, разгром турецкого флота, освобождение христианских невольников и золотой отблеск солнца на парусах, знаменующих победоносную зарю Лепанто.