Выросший и всю свою жизнь мыкавшийся в обществе суровых, порой и грубых, людей, он давно хотел любви и любил кого-то с горячей и тайной нежностью. Встретив Зину и всего лишь один раз поговорив с нею, он весь встрепенулся от нечаянной радости, будто нашел то, чего ждал и искал. Он легко отрекся от дома, от матери, от своих сладких забот о земле, просыпался и ходил целый день, думая все об одном и том же. В мыслях он так близко связал себя с Зиной, что все ему казалось радостным, светлым и доступным. В этом приподнятом настроении он готов был на всю жизнь остаться здесь, чтобы только, пусть изредка, встречать ее. Теперь весь мир, вся жизнь, все люди казались ему другими — милыми, прекрасными и счастливыми.
Сегодня он опять увидел Зину, и в собрании чужих людей она была особенно близка ему, самой близкой на всем белом свете. Это ощущение легко укрепилось в его душе оттого, что он много думал о ней и замечал только ее.
Но поговорить с Зиной в этот раз не пришлось, и может быть к лучшему. Ведь он был настроен признаться ей, что не поехал домой только из-за нее и теперь готов поклониться в ноги Егору Егорычу, который надоумил его остаться при мастерских. Безмерной радостью был окрылен Огородов весь этот день, но когда в прихожей близко рассмотрел Зину, то не узнал ее: она, чем-то встревоженная и опечаленная, была совсем из другого мира, и не было ей до него, Семена, никакого дела. И общество Егора Егорыча, и сам Егор Егорыч, и домик, так приласкавший солдата, и радость от встречи с Зиной — все это сделалось для него напрасным, да и ненужным. А на крыльце, встретив заплаканную Зину, которая пыталась за виноватой улыбкой скрыть свои слезы, увидев явно расстроенного Егора Егорыча, Семен так и ахнул: «Да ведь она молится на Страхова. Только им и живет, а он, вероятно, чем-то связан с Явой, умеющей прикипать к людям, как смола. Не Явой, а Язвой звать бы ее», — сердито думал Огородов. Он почему-то так был уверен в своих выводах, что даже не искал им подтверждения и не мог по-иному думать. У Явы он запомнил только жилистую шею да тонкие синюшные губы и теперь изумлялся, что в лице Егора Егорыча тоже есть что-то тонкое, похожее на Яву, тонкое и холодное. А раз похожи — тут судьба быть им вместе, не обойдешь, не объедешь.
Вечером, не находя себе места, он бродил по глухим аллеям лесопарка, потом сидел у открытой эстрады Лесного института и слушал духовой оркестр лейб-гвардии гренадерского полка. И все время не переставал удивляться: «Это же что такое? Сон? Хмель? Забытье? И все-таки, что ни скажи, а нынешняя весна, белые ночи, последние дни в казарме и, наконец, тот дивный вечер, когда она провожала его и когда выскочил навстречу им запыхавшийся кадетик — нет, это не обман, это не шутка».