Дежурный, почему-то вытянувшись вперед, кинул руку к козырьку, доложил, что на заставе никаких происшествий не произошло, назвал себя: сержант Яковлев. Вот тут-то и появился старшина. Все такой же, ничуть не изменившийся, будто мы расстались с ним вчера. Подошел, печатая шаг, и пальцы, сначала в кулаке, потом выпрямились враз так, что щелкнули по козырьку, — вот это выучка!
— Товарищ капитан, докладывает старшина Шустов. На заставе...
Я выдержал. Я выслушал до конца, сколько на заставе человек, сколько в наряде, сколько отдыхает, и что больных нет — тоже выслушал. Выдержал и рукопожатие, обыкновенное рукопожатие, которым обмениваются двое никогда прежде не встречавшихся людей. Потом снял фуражку, будто бы мне стало жарко. Ну же! Что же ты! Старшина смотрел на меня с сухой вежливостью подчиненного, а из-за его спины выглядывала изумленная физиономия водителя. Как так! В машине капитан даже заорал, когда узнал, что старшиной на заставе Шустов, а они вовсе и не знакомы, оказывается? Как говорится, Федот да не тот? Нет, и без фуражки не узнавал меня Шустов. Вот тогда я уж не смог выдержать:
— Что же вы, Евстратий Полиевктович, не узнаете?
Он вгляделся в меня. Конечно, его ошарашило, что новый начальник заставы к нему сразу с упреком. Сначала догадка, смутное подобие узнавания мелькнуло где-то в зрачках: видимо, он еще боялся ошибиться, поэтому спросил тихо и неуверенно:
— Лобода?
— Ну!
Я шагнул к нему, мы обнялись. Старшина бормотал что-то невразумительное, вроде того, чтобы я извинил его, что он не узнал — столько все-таки лет!.. Мы разом отстранились друг от друга, и Шустов быстро провел по лицу — раз, раз! — будто разглаживая свои усы: на самом деле он стряхнул слезы. Здорово же, значит, мы изменились оба, сказал я себе, если он меня не узнал, а потом пустил слезу. Впрочем, эта мысль была ненужной сейчас, она мелькнула и ушла. Старшина скомандовал солдатам «вольно», и они расступились, пропуская меня.
Но сначала я знакомился с ними тут же, на крыльце. Мне нужно было запомнить фамилию каждого. Это нужно было не меньше, чем не упасть тогда, когда я тащил Шустова на своих закорках.
— Рядовой Надеин.
— Сержант Балодис.
— Рядовой Шабельник.
— Ефрейтор Иманов.
Этого запомнить было легко. Круглое, как блин, лицо, раскосые глаза, приплюснутый нос.
— Салем, — сказал я по-казахски. Я знаю казахский язык, мы учили его в школе. Его и без того широкое лицо стало овалом, вытянутым в стороны.
— Рядовой Гусев.
Он был не просто большой. Он был огромный. В нем все было непомерно — от ушей до всей мощной фигуры. Моя рука утонула в его руке, и даже в почтительном рукопожатии я почувствовал чудовищную силу.