Русские сказания (Миролюбов) - страница 30

В Юрьевке вдовий урожай назывался Княжиной. Вероятно, в древние времена давали десятину от снопов Князю. Всякий десятый сноп шел в уплату Княжины. Однако сам Сноп, образ Бога-Отца, тоже иногда назывался Князем.

ОСЕННЯЯ ЭЛЕГИЯ

Прошли два Спаса по дороге,
Успенье вышло на пути,
и встал медвяный и двуногий
осенний месяц в высоте.
Таинственный дымок над далью,
рыжеет поле, вдалеке
Царица-Осень машет шалью
над камышами, на реке.
Роса белее ранним утром,
бледнее солнце в синеве,
и Стриб, вздыхая, шепчет Сутру
по умирающей траве.
Трепещут тощие листочки
на пышной вишне, у плетня
цикория еще цветочки желтеют,
но все меньше — дня!
Стоит с Пречистым Омофором
Святая Дева в небесах,
и Осень входит.
Скоро, скоро падет
последний в поле прах.
Сбродила в бочке Суряница,
шипит, пузырясь, в жбан течет,
и отлетает в Ирий птица,
и Осень тихая идет.
Прощай, веселое цветенье,
зеленый мир, любовь полей!
Над нами Осень встала тенью,
за нею — Сивый и Борей!

ОСЕННЕЕ ПРИНОШЕНИЕ

Был в Антоновке обычай: к осени, когда все обмолотились, нести «на средокрестную дорогу Богородице угощение». Обычно то была яшная кутья с медом, гречневая с молоком или свежий творог, завернутый в мятный лист. Носили чаще всего женщины, особенно бездетные, просившие сына или дочь у Царицы Небесной. Иногда ставили пироги в поле или свежий каравай хлеба. То было, конечно, древнее воспоминание о жертве славянским божествам, и, вероятно, Ладе с Ладой, как божествам семейной любви и чад с домочадцами. На вопрос, не ждет ли женщина сына, отвечали: «Еще на средо-крестную дорогу не ходила!» Или: «Еще пирогов Заступнице не ставила!» Конечно, эти жертвы считались нехристианскими, и духовенство на них смотрело неодобрительно. Однако мой отец как во многих случаях, так и в этом народным обычаям не мешал, говоря: «Лучше старины не трогать». Православие того времени тем и было сильно, что оно придавало древним обычаям христианское содержание, но не уничтожало их. Так было до самой Первой мировой войны. В период революции «отменили» и этот обычай, а самих антоновцев в большинстве загнали на Дальний Север. Однако мне помнится один случай. Была у нас на деревне добродетельная женщина. Сама она, как и ее муж, была набожна, они всегда в церковь ходили, молились, но не давал им Бог детей. И вот однажды она пришла к матери, и стали они о чем-то вполголоса говорить. Мать соглашалась, а затем обе они вышли в огород, где стоял стог житной соломы, и женщина из него надергала чистых, длинных соломинок, которые завернула в чистую «хустку» (салфетка, небольшая скатерка), и, попрощавшись с матерью, ушла. Я долго допытывался у мамы, в чем дело, пока та не сказала: «А ты над бедной темной женщиной смеяться не будешь?» Я пообещал, и тогда мама рассказала: «Старые люди говорят, что надо испечь каравай из новой муки, положить его на житную солому на ночь, помолиться Царице Небесной, а затем отнести его на средокрестную дорогу (перекресток двух дорог), положить с краю и сказать: «Матерь Божья, пошли мне сына!» и, повторивши трижды, уходить, не оборачиваясь». Причем она сказала, что и сама не видит в этом ничего смешного или предосудительного: «Вере все доступно, и если с верой молиться, то и Бог услышит». В Юрьевке я слышал, что и там женщины ходили на средокрестную дорогу, но что там было принято просить у кого-либо крестильную свечу, горевшую при крещении ребенка у купели, и положить ее на каравай. И в первом, и во втором случае это, конечно, была жертва Ладе, имя которой забылось и которую теперь называли Царицей Небесной. Отец говорил, что хотя православная церковь об этом ничего и не говорит, но лучше служить молебен о даровании чад. Однако он прямо против этого обычая не восставал. Тем более что знал о вере крестьян в то, что «Богоматерь ходит в полях, смотрит урожай».