Как раз в это время я познакомился у кузена Владимира Матвеевича с присяжным поверенным и приват-доцентом А. И. Каминкой (только мы двое и остаемся еще в живых из всех инициаторов «Права»), и в завязавшемся оживленном разговоре он, тоже мимоходом, заметил, что с интересом читает мои обзоры и считает как нельзя более своевременным упомянутое указание. Но и в этой беседе ни словом не затронута была возможность практического осуществления высказанной мысли. А еще через несколько дней, идучи с сыновьями покупать гимназические пальто, я на Невском встретил Августа Исааковича, и тут вдруг мне взбрело в голову спросить, нельзя ли сделать из нашей беседы практические выводы? Вопрос его обрадовал, и он ответил, что давно об этом размышляет. Короткий разговор наш и был зачатием «Права», прелюдией бесчисленных обсуждений, к которым мы привлекли прежде всего кузена В. М. Гессена и чиновника министерства внутренних дел, приват-доцента Н. И. Лазаревского, представлявшего настоящий кладезь знаний русского государственного права.
Наши обсуждения сразу же установили полное единомыслие относительно задач газеты, на знамени ее должно быть начертано: «Законность!», иначе говоря – борьба с тенденциями Боровиковского, в которую я уже был втянут Новороссийским университетом несколько лет назад. С тех пор эти тенденции сильно окрепли и получили официальное признание назначением Боровиковского на пост обер-прокурора гражданского кассационного департамента Сената, на обязанности коего и лежит руководство и наблюдение за правильным применением законов. Деятельность Боровиковского начинала уже приносить ядовитые плоды…
Еще более безотрадным и угрожающим было положение уголовного правосудия. Сейчас, конечно, с легкой руки советского кодекса прежний устой уголовного правосудия заменен совсем новым, судье предоставлено облагать карой деяния, в законе и не предусмотренные. Но разве же это не сатанинская гримаса Истории, что предтечей явились сенаторы старого режима, беззаботно веровавшие, что этим они его только укрепляют. И наоборот, разве не мы отстаивали прочность режима, выставив лозунг законности! Было бы фарисейством утверждать, что в таком отстаивании и была наша задача. Нет, мы боролись за хартию вольностей, которую в самодержавном государстве представляет независимый суд, и точно так же совершенно не отдавали себе отчета, куда эта борьба увлечет.
Сейчас не только не помню, но даже трудно понять мне, почему потребовалось так много заседаний, о чем мы без конца говорили, если по основному вопросу никаких разногласий не было. Но и каждая подробность привлекала к себе напряженное внимание и страстный интерес. Я относился к этим разговорам скептически, потому что плохо верилось, что затея наша осуществится – не было ни денег на издание, ни правительственного разрешения. Разрешения на газету без предварительной цензуры давались тогда в виде величайшего исключения, а издавать под предварительной цензурой не имело никакого смысла. То, что цензура терпела в изданиях, выходящих без предварительного просмотра, беспощадно заливалось красными чернилами при представлении ей статей до выхода в свет. В сущности, не было никаких оснований надеяться, что редкое исключение будет сделано для нас. Ходили слухи, позже подтвержденные в разных мемуарах, что начальник Главного управления по делам печати берет взятки, но мы к этому не прибегли. Если же – думал я – редкий подарок судьбой будет сделан, то «все образуется» само собой и независимо от программных разговоров. Но они имели другое значение – как спевки для хора, и, вчера еще чужие друг другу, мы быстро сближались, и вокруг создавалась весьма приятная атмосфера.