Положение Петражицкого в «Праве» было вообще особенным. Не говоря уже обо мне, которого оно осыпало щедротами, превратило из младшего делопроизводителя в общественного деятеля, потом редактора крупнейшей петербургской газеты и, наконец, поставило председателем всероссийского общества редакторов, «Право» и всех подняло в общественном мнении. От Петражицкого же оно само обогатилось научным авторитетом, а он незаметно увлекся политической деятельностью, вступил в кадетскую партию, избран был членом Первой Думы, сел в тюрьму за подписание, против воли, знаменитого Выборгского воззвания[42] – словом, вступил в область, органически ему чуждую, безжалостно разрушавшую его веру в силу логики и разума, и, окончательно утратив эту веру под гнетом войны и революции, выстрелом в висок оборвал свою жизнь. Года три назад, приехав в Варшаву для чтения лекций, я посетил его вдову в грязном, казарменном университетском здании, в той самой неуютной комнате, где это случилось. Стояла на своем месте ширма, за которой, по рассказу вдовы, он наложил на себя руки… Страшно, невыносимо страшно было представить себе его предсмертные дни, трепетала душа от назойливого домысла, не задумывался ли он горестно над оставляемым колоссальным литературным наследством и не вспоминал ли издевательства Пассовера над «теориями».
Трагическая судьба Петражицкого подвела меня непосредственно к основному вопросу о «сползании» «Права». Употребляя это выражение, я отдал неправедную дань покаянному поветрию, считающемуся у «отцов» в эмиграции признаком хорошего тона. По существу же указание на сползание – чистейшая аберрация. Соотношение позиций действительно менялось, но сползало не «Право», а режим. Поэтому сосредоточение всех усилий на ограждении законности и на выпячивании все участившихся ее нарушений убеждало общественное мнение, что самодержавный режим органически с законностью несовместим, что лозунг законности – знамя борьбы с самодержавием. И я скажу – если бы мы такие последствия предвидели, приступая к созданию «Права», то состав его, во всяком случае, был бы иной: не взялись бы за него лица, состоявшие на государственной службе, и когда эти последствия определились, то действительно, одни вынуждены были выйти в отставку, другие – расстаться с «Правом». Скажу еще иначе – если бы мы сознательно стремились такие последствия вызвать, «Право» не могло бы занять в русской журналистике того исключительного места, которое ходом событий было ему уготовано, сыграть яркую роль, подброшенную ему исторической обстановкой.